Виктор ЖИГУНОВ

 

Я работал в единственной на всю страну редакции фантастики, приключений и путешествий, существовавшей в московском издательстве “Молодая гвардия”. Подпись “Редактор В.Жигунов” стоит в собраниях сочинений всемирно известных фантастов И.А. Ефремова и А.П. Казанцева, в книгах космонавта, Дважды Героя П.И. Климука, путешественника Дм. Шпаро (на лыжах достигшего Северного полюса) и во многих других изданиях.

Казалось бы, печатая чужие произведения (которые порой приходилось переписывать), почему было не печатать собственные? Но мои рассказы если и публиковались, то с искажениями.

Первый  вообще не видел света.

Второй был в альманахе “Фантастика” (почему-то без начала), потом попал в сборник, выпущенный издательством “Музыка”, куда я и дороги не знал.

Третий рассказ с восторгом приняли в журнале “Техника молодёжи”, проиллюстрировали... и отвергли за то, что он якобы для детей. Его поместил журнал “Костёр”, сильно сократив... чтобы он стал понятен детям.

Четвёртый перевели узбеки и казахи (одни прислали экземпляр, другие гонорар), через несколько лет он вышел и на русском языке в журнале “Техника и наука” – в изуродованном виде. Тут же латышский журнал “Наука и техника” перевёл его у себя. 

Причина таких сложных судеб – юмор. Фантасты часто беспомощны как писатели и, боясь быть осмеянными, стараются не дать повода, поэтому соблюдают тупую серьёзность. Но здесь всё напечатано так, как написано. Внесены лишь незначительные изменения – в частности, убрано то, что устарело за прошедшие годы.

Рисунки к рассказам выполнены художниками названных журналов.

 

Четверть половины

 

“Да... Ни много ни мало, а мне уже третий десяток идёт. Пора жениться”.

Подумав так, я позвонил по видеотелефону Людке. Она часто ко мне забегала. Может, хотела замуж? Но как бы это похитрей выяснить? А то, если сам предложу, а она откажет, неудобно получится...

Экран осветился, и я отпрянул. В лицо мне летела тряпка. Людка вытирала пыль со своего видеофона. Каждый раз, когда звонил, я заставал её за каким-нибудь подобным занятием. Похоже, Людка нарочно хватала тряпку или пылесос, чтобы показать, какая она домовитая.

Поездив по экрану, тряпка отодвинулась, я увидел лицо своей подруги.

– О! – сказала она. – А я и не заметила, что ты звонишь.

Врёт, конечно.

– Слушай, – начал я дипломатично. – У тебя ко мне любовь или дружба?

Она секунду смотрела с недоумением и отрезала:

– Жалость!

Теперь уже я сам от неожиданности стал собираться с мыслями. Наконец сделал второй заход:

– Ты замуж думаешь или нет?

– А ты что, предлагаешь?

– Нет, сначала ты ответь.

– Ну... когда-нибудь выйду, конечно.

– За кого?

Она поглядела оценивающе и заявила:

– Например, за тебя, если никто лучше не подвернётся.

Ах, так! Я для неё не лучший, да ещё она и не спрашивает – я-то её возьму? Ну и сиди в девках! Я поискал, как бы её отбрить, не нашёл и выключил аппарат.

Посидев сердито, я вспомнил: существуют же брачные конторы! Говорят, они теперь подбирают пары даже с гарантией на два года. Вместе со свидетельством о браке выдаётся талон на профилактическое обслуживание: семью регулярно посещают психолог и парикмахер. А если всё-таки разведёшься, заменят жену бесплатно и вне очереди.

Я позвонил туда. Экран почему-то долго оставался тёмным. Наконец он загорелся, и я увидел человека, поспешно поправлявшего галстук и что-то дожёвывавшего.

– Простите, – сказал он. – Обед. Что вас интересует?

– Хочу жениться, – ответил я, стесняясь.

Он вдруг заметил обглоданную кость, которая лежала в моём поле зрения. Быстро убрал её и недружелюбно, чтобы скрыть неловкость, спросил:

– Невтерпёж?

Я не понял, восприняв это слово как сокращённое название какого-то учреждения. Нев-тер-пёж. Невский территориальный... Пёж?

Он не дал мне добраться до смысла его высказывания и неожиданно посоветовал:

– Бросьте. Вот...

Человек достал из-под стола тарелку и поставил так, чтобы мне было видно.

– Ваш видеофон принимает запахи? – спросил он.

– Вроде принимает... – неуверенно ответил я, наклонился к динамику и понюхал. Пахло гадостно: пылью, горелой изоляцией и машинным маслом.

– Вы скажите, – рявкнуло в ухо из динамика, – можно есть такой суп?! Женитесь. Каждый день будете пробовать.

Отпрянув, я ошарашенно покашлял.

– Ну... – начал я, – жена же не только для приготовления еды...

– Да! Она не только обед вам испортит. Посмотрите на меня: пиджак, галстук, манжеты эти... Так? А вы поглядите внизу. За столом не видно...

Он встал и продемонстрировал, что сидит он в трусах.

– Не умеет гладить. Я отдал брюки в быткомбинат, у нас тут на первом этаже, а сам – вот. Раньше я был диктором на телевидении, так тоже всегда вёл “Последние известия” без брюк.

Я повесил голову и задумался. Он опять уселся на своё рабочее место и ободрил:

– Ну-ну. Не грустите. Идите в “Электротовары” и купите Матильду. Электронное чудо. Все домашние дела возьмёт на себя.

Я сказал спасибо. Мой благодетель стал доедать суп и добавил:

– Да молчите про мой совет. По долгу службы я обычно агитирую за женитьбу. Ваше счастье, что позвонили в перерыв. Скольким хорошим ребятам я жизнь испортил...

Выключив видеофон, я тут же отправился в магазин.

Матильда мне понравилась. Это была красивая кукла в человеческий рост, одетая в платье с фартучком, какие можно увидеть на домохозяйках в журнале мод. Лицо, поскольку она стояла не включенной, было неподвижным, как у манекена.

Рядом с ней возвышался Мардохей, робот неотразимо мужественной внешности, напарник для женщин.

– Беру, – решил я. – Матильду. Доставьте по этому адресу...

Я стал писать на бумажке. Продавец ответил:

– Да что ж её доставлять? Включите её и скажите, куда идти, дайте ключ от квартиры. Сами можете погулять. Она дома разберётся, где что, приготовит ужин, постирает, подметёт...

Удивившись, я отдал деньги в кассу и принялся искать на Матильде выключатель. Продавец, понаблюдав за мной, заулыбался и сообщил:

– Видно, что ты женат не был. Женщина оживает от слов “В магазин привезли...”

– В магазин привезли! – крикнул я в самое ухо куклы.

Она пробудилась, очаровательно улыбнулась мне и сказала тихонько:

– Не так громко. Здравствуй.

– Здравствуй, – сказал я и сунул ей ключ и бумажку с адресом. – Иди.

Она спорхнула с возвышения, на котором стояла, кивнула продавцу и убежала в дверь, захватив большой чемодан.

– Э, э! – вдруг спохватился я. – А читать-то она умеет? Адрес поймёт?

– Читает на четырёх языках, – успокоил продавец. – Приспособлена для покупки продуктов в иностранных упаковках.

Я растерянно двинулся к выходу. Собственный-то язык порой не понимаем без словаря...

Вечером, вернувшись домой, я нашёл там невообразимый порядок. Мои скудные запасы занавесок и салфеток были разложены на видных местах. Разномастная мебель застыла в геометрически правильной фигуре прекрасного танца. Буфет ласково блестел полировкой и стёклами – в точности наш главбух, тоже толстый, с блестящей лысиной и в очках. Торшер стоял в углу, словно худой застенчивый человек в большой шляпе.

Страшно было входить в это произведение искусства. Я в нерешительности застрял на пороге. Матильда крикнула с кухни:

– Сейчас будет ужин. Умойся с мылом и почитай газеты.

Я снял пиджак, чтобы идти в ванную, поискал, куда бы его повесить. Не решился нигде нарушать порядок и надел пиджак снова.

Проходя мимо кухни, я заглянул туда. У куклы оказалось четыре руки. Одной она помешивала в кастрюле, другой снимала чайник с огня, ещё двумя резала хлеб. На голове у Матильды шипела маслом сковорода. Наверно, в голове находилась электроплитка.

– А откуда ты знаешь, что я не люблю умываться с мылом? – спросил я. Она обернулась, стеснительно спрятала за спину лишние руки и объяснила:

– По квартире видно. Неаккуратный человек.

Я прикусил язык и скрылся.

Ужин был восхитителен. После таких блюд можно только плакать слезами благодарности и отдыхать, а потом пойти и трудиться, бороться, побеждать... Стало жалко, что Матильда неживая, ей спасибо ни к чему. Я сказал ей об этом.

Она несогласно покачала головой и сообщила:

– Благодарность для меня – как талон на подзарядку. Каждое ласковое слово даёт мне право на дополнительные ватты энергии.

– Тогда большое-большое тебе спасибо! Во-от такое!

Она тупо уставилась на мои разведённые в стороны руки и спросила:

– Это сколько киловатт?

У меня немножко притухло восторженное настроение, и я пояснил:

– Большое-большое спасибо – это зарядка на полную ёмкость аккумуляторов.

Матильда ушла к розетке и воткнула в неё два пальца. Я прилёг на диван, достал сигареты и осведомился:

– А курить где?

– Где угодно. Пепел можешь стряхивать на пол, у меня пылесосы в подошвах, я наступлю мимоходом на твой сор.

Я чиркнул зажигалкой и стал блаженствовать. Будущее рисовалось в радужных тонах.

Звякнул видеофон. Кому там вздумалось? Вот чем плоха связь: в любой момент могут вызвать на работу или, того хуже, пригласить на какой-нибудь пикник. Отказаться неудобно, а вместо отдыха попадёшь под дождь и будешь сидеть скрюченный под ёлкой. Вдобавок накормят шашлыком в саже.

На экране появилась Людка. “Ага! – позлорадствовал я. – Мириться вздумала. Сейчас отбрею”. Людка поинтересовалась:

– Что делаешь?

– Наслаждаюсь жизнью.

– Без меня? – не поверила она.

– Заходи, – отозвался я равнодушно.

Люда помолчала, потом добавила с обидой:

– Пуговица вон оторвалась. Так и будешь ходить?

– Матильда пришьёт, – ответил я и лёг поудобнее. – Я электронную домработницу купил... то есть приобрёл.

Как-то язык не поворачивался сказать, что я купил это почти живое существо.

– Купил, купил, – мелодично подтвердила из угла кукла.

– Ах, так! – Люда сверкнула глазами, и экран погас.

“Отношения порваны, – понял я. – Ну и ладно”.

Перед сном я посидел на балконе. Было, правда, не то грустно, не то непривычно без Людки. Зато никто и не приставал с глупостями: рассказать что-нибудь, сесть поближе и так далее.

Утром я ушёл на работу. Матильда прибирала постель.

В своём отделе я узнал, что мы досрочно, задолго до конца года, выполнили производственный план. Цех у нас опытный, и основное занятие – эксперименты и испытания, но наряду с ними есть небольшое задание по производству: ведь аппаратура не всё время занята, в перерывах между опытами она может давать продукцию. Вот этот план у нас и кончился. Предвиделись премии.

До обеда у меня было отличное настроение. В полдень, примчавшись домой, я поделился с Матильдой:

– Выполнили план. Будет премия.

– Да? – сказала кукла. – Это что?

Я подосадовал на себя: она же не человек, чего я не удержался? – и буркнул:

– Талон на подзарядку.

Идя обратно, я как-то нечаянно попал к знакомому подъезду. Там жила Люда. “Зайти надо, – решил я. – Всё-таки чтобы мы не просто так, распихнулись и всё, а вежливо расстались”.

Дверь открыл мужчина в строгом костюме. Я отступил, опешив. Он тоже отступил, делая приглашающий жест. Тут я узнал в нём электронного Мардохея.

Войдя, я сел на тахту. Появилась Люда с холодным выражением на лице.

– Привет! – жизнерадостно произнёс я. – Вот зашёл проведать. Ты тоже себе купила?

– Да, – ответила она, не садясь. – Женщине нужен друг. Сильный защитник.

Я предпочёл не заметить скрытой в её словах угрозы и сообщил, просто чтобы завязать разговор:

– Мы выполнили план. Дело даже не в премии. Понимаешь, мы впервые выполнили первыми по заводу! Теперь Доска почёта... Да и это ерунда. Главное, впервые!

– Меня это не интересует, – чужим голосом сказала она. – Мардохейчик!

Её электронный приятель не слышал. Он сидел на полу возле балконной двери, сунув голову во внутренности разобранного махолёта.

– Мордочка! – громче позвала Люда.

Он вытащил свой электронный котелок из машины и с готовностью приблизился.

– Этот человек меня оскорбил, – сообщила Людка, обличительно указывая на меня. – Покажи ему выход.

Робот надвинулся на меня. Я поднялся, стало немножко не по себе.

– Ну, ты чё? – сказал робот.

– А ты чё? – храбро ответил я и слегка отступил.

– Я-то ничё. Давай отсюда.

Всё-таки он был железный. Кто его знает, какая у него сила. Я поспешно ретировался.

На работе меня встретили новостью. Среди столов нашего отдела стоял председатель профкома и доказывал:

– Цех у вас опытный? Опытный. Производство для вас – что? Второстепенно. Основное – исследования. Почему вы дали столько продукции? Потому что мало было основной работы. Поэтому какие могут быть премии? Никаких. Шуметь стоит о вашем выполнении? Не стоит.

– А если бы мы завалили план? – спросил кто-то.

– Если бы завалили оттого, что много было опытов, мы бы вас только – что? Похвалили. Вашу недостачу другой бы цех восполнил. Так что у вас перевыполнение говорит о плохой работе, а невыполнение – о чём? О хорошей.

Спрашивавший хмыкнул, а у меня на весь день испортилось настроение. Ничего неохота было делать, и я слонялся по коридору, время от времени останавливаясь где-нибудь покурить. Если проходившее мимо начальство смотрело подозрительно, я спрашивал: “Вы не помните, откуда нам поставлялись трёхполюсные магниты?” Начальство не помнило – трёхполюсных магнитов не бывает, – смотрело с уважением и скрывалось.

Вечером Матильда встретила меня светлой улыбкой. “Как зубасто она ухмыляется”, – мрачно отметил я и в грязных ботинках протопал в комнату.

Ужин опять был изумителен. Я съел его в молчании и упёрся взглядом в стереовизор. Шла спортивная передача. Какие-то перворазрядники штурмовали высоту два с половиной метра, здоровый дядя уронил штангу в 300 килограммов, бегуны никак не могли уложиться в восемь секунд на стометровке. Противно смотреть.

Матильда копалась в ванной. Заглянув туда, я увидел, что принесённый ею из магазина чемодан распотрошён, она достала из него разные приспособления и одно, вроде бака, приладила к своему животу, превратившись таким образом в стиральную машину. Одной рукой кукла ворочала и плескала в баке, другими выжимала и развешивала бельё.

Всё-таки хороша жизнь, подумал я. Хорошо, когда никто не пристаёт, – можно помолчать всласть, поразмышлять. Одиночество – союзник серьёзных занятий.

Когда я ложился спать, Матильда вошла, чтобы аккуратно повесить снимаемую мной одежду.

– Отвернись! – потребовал я.

– Я же не женщина, – логично заметила машина.

– Цыц, – угрюмо пробормотал я и залез под одеяло.

Что-то не спалось... В голову лезли мысли, какие, по убеждению кинопроката, появляются у людей только после 16 лет. Людка фигурировала в моих мечтаниях, принимая разные позы, с разными выражениями на лице. Особенно досаждали её волосы. Они то развевались по ветру, то невесомо путались между пальцами. Я вертелся, пока не скатал простыню в трубочку. Лежать стало неудобно, и я встал, начал пить холодный чай.

Матильда робко из двери глянула на стол: всё ли у меня есть?

– Заходи, – позвал я. – Поправь вон на кровати. И садись, поговорим.

Она проскользнула мимо, стараясь не повернуться ко мне, раздетому. Смешно. Потом села по другую сторону стола.

– Что поделываешь? – спросил я. 

– Отмываю ванну. Бельё досыхает, буду гладить. Надо ещё чинить его. Утром приготовлю завтрак. Когда ты уйдёшь, сбегаю в магазин...

Она долго перечисляла, и оказалось, что дел у неё – на неделю. Причём она не будет спать, ей ни к чему.

– Много ты наболтала, – сказал я с сомнением.

Кукла развела руками: дескать, машины не лгут.

– А моя знакомая успевала всё делать и ещё в кино со мной ходила, и работала. Да и спала... правда, мало. Тьфу, что ты за домработница такая?

Она потупила объективы и, кажется, обиделась. Я отправил её в ванную, а сам лёг.

Утром в своём отделе я долго наводил разговор на тему семьи. Это оказалось неожиданно трудно. Каждый охотно рассказывал какой-нибудь анекдот, но всерьёз темы не касался. Кое-кто болтал о женщинах, но свою жену молчаливо считал не такой, как все. В конце концов я засел в курилке и стал поджидать кого-нибудь. Я приготовил вступление: “Приобрёл подругу на микросхемах. Замечательно. Никогда теперь не женюсь”. Хочешь не хочешь, на это надо будет ответить хотя бы из вежливости.

Просидев в курилке до обеда, я услышал несколько высказываний.

Председатель профкома рассудил:

– Жена – это что? Это друг. А транзистор друг? Нет, не друг. Жениться всё равно – что? Надо.

Лаборант сообщил:

– Я женился... извините, я, конечно, не могу вам советовать или возражать... но я женился, когда был совсем мальчиком. Вам, может быть, не подойдёт мой опыт, но только я бы, как это выразиться... вы не подумайте, будто пытаюсь вас учить... я бы сказал, что женское тепло... Она мне как мать. Или нянька. Я потеряю что-нибудь, а она... Извините, если что-нибудь не так сказал, но всё-таки жена... это... это...

Отметив, что он лаборант (а если бы не погряз в семье, вырос бы в инженера?), я всё же учёл его разъяснение.

Следующим оказался аппаратчик опытной установки. Он долго молчал, тянул папиросу, наконец изложил свой взгляд:

– Вот приду домой. На работе нелады. Как рявкну на жену! Вроде легче станет. Потом помиримся. Главное, она рядом, всегда под руку попадётся. Жена – большое дело.

Я записал на бумажке: “Жена – друг, любовница, домработница, мать, виновница”. Зачеркнул последнее. Вместо “мать” поставил “нянька”. Поразмыслил над списком. Матильда выполняла только четверть супружеских обязанностей. Ага...

Отправившись на обед, я забрёл к Людмиле, движимый ещё не ясной мыслью.

Дверь была не заперта. Я обрадовался, потому что иначе пришлось бы встретиться с Мардохеем. Дверные петли не скрипнули – очевидно, он постарался, уделил каплю собственной смазки, – и я бесшумно проник в квартиру.

Оба сидели дома. Электронный болван изучал передовицу в газете. По-моему, одни болваны и читают передовицы. Люда болтала без умолку, с иглой склонившись над его пиджаком. Мардохей время от времени отвечал: “Угу... конечно...” Оба казались довольными.

Но, видимо, Людка всё-таки допекла своего приятеля нравоучениями. Он оторвался от чтения и произнёс:

– В мою программу заложено иногда рвать или пачкать что-нибудь. Иначе женщине станет скучно, ей не о ком будет заботиться и некого пилить.

Он снова уткнулся в страницу. Людка продолжала шить, будто всё было хорошо. А я разозлился, мне стало обидно, и я выскочил на лестницу, грохнув дверью.

У подъезда попался видеотелефон-автомат. Я тут же позвонил в брачную контору. Набирать номер пришлось трижды, потому что я от негодования попадал пальцем не в те кнопки. На экране возник знакомый мужчина.

– Хочу жениться, – решительно сказал я и приготовился отвергнуть любые возражения.

Он поглядел на меня, тяжело вздохнул и вытащил незаполненную анкету.

– Вес? – спросил он, приготовившись писать.

– Мой? – растерялся я. Разве это важно для счастья?

– Её, – ответил он и опять вздохнул. – Моя, пока была невестой, заставляла таскать её на руках. Сколько вы можете поднять?

Я не ударил лицом в грязь:

– Сто двадцать.

Он зафиксировал. Вдруг новая мысль заставила его отодвинуть бланк. Человек спросил:

– А может, вам кто-нибудь нравится?

– Да есть такая... – промямлил я.

– А вы ей?

– Да, – уверенно ответил я. – Нравился...

Консультант замахал на меня руками:

– Да вы что?! Женитесь на ней, пока согласна! Ведь мы женщин обычно уговариваем, они замуж не хотят, мужчин на шею себе вешать. Сейчас не прежние времена, когда муж был кормильцем и главой семьи. Женщины самостоятельны, они не хотят с нами связываться.

Он отключился. Я почесал затылок и направился к дому. 

Матильда не отозвалась на звонок. Не вышла и на стук. Я погремел по двери кулаком, дверь неожиданно подалась.

В квартире никого не было. На кухне и в ванной всё выключено. Везде царил идеальный порядок. Но электронное чудо исчезло. Решив, что кукла ушла по делам, я присел на диван покурить и тут же подскочил. Матильда лежала в углу за мебелью. На лице застыло выражение изнемогшего от жажды человека. Остановившиеся фотоэлементы с тоской глядели на электрическую розетку.

Рядом валялась бумажка. Я схватил её и прочёл: “Плюсы: большое-большое спасибо, разговор (маленький). Минусы: цыц, тьфу, молчал и молчал. Аккумуляторы сели”.

– Большое спасибо! – закричал я в отчаянии. – В магазин привезли! В магазин привезли спасибо...

Она не откликалась.

Опустив голову, я поплёлся к видеофону и позвонил в “Электротовары”.

Выслушав меня, продавец заключил:

– Довели вы машину. Прислать мастера?

– Не надо. – Я тряхнул головой. – Заберите её совсем!

С полчаса я бегал по комнате, размышляя. Надо было вырвать Людмилу из лап Мардохея. И я нашёл, в чём я превосходил робота.

Купив цветы, я поднялся по лестнице её дома. Позвонил. Навстречу вышел Мардохей.

– Стой здесь, – приказал я. – Буду говорить с хозяйкой.

Он было двинулся в комнату, но Люда увидела цветы, заинтересовалась и махнула ему рукой. Манекен покорно развернулся и убрёл прочь.

– Люда! – сказал я проникновенно. – Я обо всём подумал. И я прошу тебя стать моей... половиной.

– У тебя же есть подружка, – возразила она торжествующе.

– Какая это подружка! Это четверть подруги... половины... жены.

– И вообще ты растяпа. То куклу завёл вместо жены, то... то пуговицы теряешь.

– А ты будешь их пришивать, а я буду говорить: “Угу. Конечно”.

Люда нахмурилась, вспоминая. Вспомнила и засмеялась. Я положил ей руки на плечи, притянул к себе... и, в общем, она поняла, что живой человек лучше. Но всё-таки тут же вывернулась со словами:

– И явился ты в обеденный перерыв. Кто же так предложение делает!

Надо же, она помнит мой распорядок! Я глянул на часы. Ой! На работе можно ничего не делать, но опаздывать нельзя. Я опрометью кинулся к двери, крикнув:

– Вечером приду, сделаю как следует. Ты только ни за кого не выходи!

– Ладно, до вечера не выйду.

У подъезда я опять едва не стукнулся о видеофон-автомат. Это мне напомнило: надо позвонить в брачную контору, отменить свою заявку. А то там, наверно, на всякий случай подбирают мне пару. Обнадёжат какую-нибудь вдову, она потом будет плакать. К тому же у них, конечно, тоже план. Пусть получат премию за новую семью.

Добежав до работы, я тут же позвонил. Всё тот же мужчина глянул на меня с экрана и мгновенно сказал:

– Поздравляю.

Он достал толстую амбарную книгу, спросил мою фамилию и, с удовольствием повторяя “В расход! В расход!”, записал её в соответствующую графу. Потом придвинулся ближе к экрану и по секрету объяснил:

– Мы всех сначала отговариваем от женитьбы. Лишь когда убедимся, что человек решил твёрдо, не с минутным настроением пришёл, – даём совет. И то какой – кто нравится, на той и женись. Так мы заботимся об укреплении семьи.

Он засмеялся и пропал.

Вскоре я женился. Роботов мы сдали в магазин.

Машина что? Машина требует ухода, внимания, электричества. А жена куда совершеннее.

 

 

Интегральное скерцо

 

Василий Степанович был невысокого роста, лысоват. Помятое лицо свидетельствовало о бурной жизни, а помятый костюм – о ночи, проведённой на жёсткой полке в поезде.

Семеня по коридору заводоуправления, он искательно заглядывал в таблички на дверях: какая покажется добрее? Сунулся в один кабинет, но встретил холодный взгляд большого, видимо, начальника, сидевшего за столом, который был ещё больше. Василий Степанович поспешно прихлопнул дверь и сказал ей: “Извините!” Он редко имел дело с начальниками и не знал, что холодно смотрят как раз маленькие, чтобы казаться значительнее, а большие изображают на лице приветливость.

Затем он остановился перед надписью “Фотостудия”. Посоображав и несмело обрадовавшись, он стукнул в дверь. Та от удара неожиданно приотворилась. Василий Степанович перепугался... но никто не выразил неудовольствия, и он посмотрел в длинное полутёмное помещение.

Там угадывалась разнообразная аппаратура с проводами. У стола стоял молодой человек в ярко-жёлтой рубашке, с пушистыми чёрными усами. Склонившись над каким-то ящиком, из которого бил вверх сноп света, он сосредоточенно протирал тряпочкой разноцветные стёклышки и вставлял их в ящик.

Василий Степанович потоптался, его не замечали. Тогда он решился сам начать разговор следующей удачной репликой:

– Э-э...

Молодой человек повернул голову вбок, чтобы не дохнуть на оптику, и, ничего не видя после яркого света, коротко сказал навстречу:

– Входите.

После чего вновь углубился в работу.

Василий Степанович нерешительно помедлил и проник в комнату.

– Ищу Ставрова...

Фотограф выразил на лице, что слушает, но пока лишён возможности разговаривать. Подождав и почувствовав себя неловко от молчания, посетитель добавил:

– Я издалека... Узнал телефон Ставрова, только не отвечает... А на территорию не пустили... Я увидел на Доске почёта: Ставров, инженер, – и пришёл сюда. Наверно, вы фотографировали, знаете его...

Молодой человек отвернулся в сторону, чтобы подышать, и между шумными вдохами сообщил:

– Занятой товарищ – Ставров.

Гость посомневался, следует ли уходить после таких слов или нет, и торопливо полез во внутренний карман пиджака. Извлёк кипу истёртых бумажек – в большинстве, должно быть, давно ненужных, – перебрал её и вытащил кусок почтового бланка.

– Я получил перевод... На обороте написано: “Согласно указанию Б.С. Ставрова”.

Фотограф впервые взглянул на пришедшего, а заодно и на бланк. Увидев сумму, он отодвинулся от ящика и протянул гостю руку:

– Миша. За что перевод?

– Вася. Не знаю.

– Как не знаешь? Ты Ставрову соавтор?

– Какой соавтор?

– Он изобретатель у нас, – не без гордости объяснил Миша. – Ты ему помогал?

– Не знаком с ним вообще.

Фотограф поднял брови и вернулся к своему занятию. После раздумья он спросил, опять отвернувшись:

– А какую-нибудь работу для завода выполнял?

– Даже не слышал никогда про ваш завод.

Миша недоумённо помолчал минуту. Вложил в ящик последнюю линзу и закрыл его. В наступившей темноте что-то пискнуло, как говорящая кукла. На передней стенке ящика загорелся белый экран, тогда стало светлее.

– Может, ошибка? – предположил гость, надеясь на возражение.

Миша пожал плечами. Достал из нагрудного кармана плоскую коробочку, на которой тотчас же со свистом вырос и закачался никелированный штырь. Коробочка зашуршала.

– Спецсвязь, – небрежно пояснил Миша. – Мы со Ставровым работаем над одним тут агрегатом. Борис дал мне эту штуку, чтобы в любой момент со мной советоваться. Он такую же носит при себе.

– Слушаю, – раздался резкий голос.

– Борис Семёнович! – скороговоркой начал фотограф, вмиг потеряв часть уверенности. – Фортиссимо сгорело.

– Опять попурри с интегралом будет в три люкса? – сердито осведомился голос.

– Нет, я поставил прокладку в синус модерато.

– Тогда не будет уникурсальности. По системе Станиславского там натуральный логарифм в миноре и диссонансы на звонких и шипящих.

Фотограф виновато промолчал и покосился на Василия Степановича: как на него действует столь умная беседа?

– В аллегро-факториале возведём ре-бемоль в квадрат,– решил Ставров. – Всё?

– Ещё вас человек дожидается. Передаю ему.

Миша сунул рацию под нос гостю. Тот не ожидал такого поворота и долго не мог найти, что сказать. Тогда Миша отвёл руку с аппаратом и сам проинформировал Ставрова о причине “Васиного” приезда.

– Рад вас приветствовать, Вася, – радушно пророкотало в коробочке. – Направляюсь к вам. Михаил, изготовь портрет гостя для многотиражки и для галереи изобретателей.

Рация треснула и отключилась. Пряча её, Миша торопливо сказал:

– Пойдём!

Он повёл приезжего в другой конец студии. Везде стояли ширмы и штативы, столы с фотографическими ванночками. Хозяин пошёл быстро, а Василий Степанович в полутьме зацепился ногой за провод. Пока он освобождался, Миша пропал впереди. Что-то холодное и скользкое проползло по лицу гостя... Он отпрянул. Это оказалась свисавшая сверху фотоплёнка.

Возле неясно белевшей стены Миша усадил гостя на табурет. Отошёл и с усилием подкатил на тележке что-то круглое и поблёскивающее.

– Зажмурься, – предупредил он. Тотчас слева от Василия Степановича взорвался ослепительным светом громадный прожектор. Вся комната мгновенно исчезла во мраке, лишь приезжий остался в центре горящего, расплавленного пространства.

– Другие ретушируют, – объяснил фотограф, в несколько приёмов переставляя по полу какую-то тяжесть, громыхавшую жестью. – А я считаю, натуру надо как следует осветить. Ведь что такое морщинка? На снимке это тень. Надо её убрать.

Спереди в Василия Степановича ударил белым светом юпитер. Справа слабенько загорелась лампочка на штативе. Снизу в лицо вонзился луч пистолета. Вверху запылал софит.

– Но тень всё же нужна, – добавил Миша. – Для выпуклости. Поэтому такой мощный прожектор. Он всё остальное пересиливает. Поглядел я, Ставров изобретает. Ну, и сам тоже... И ты, наверно, что-нибудь изобрёл. Работаешь кем?

– Музыкантом работаю, – отозвался Василий Степанович, изо всех сил стараясь не моргнуть, чтобы не сплоховать на портрете.

– Ну да? – вдруг обрадовался Миша. – На чём играешь?

– Трублю. На трубе.

– А-а... На баяне не можешь.

– Почему не могу? – обиделся музыкант. – На баяне могу и на гармошке.

– Что ты говоришь!

Завизжали колёсики, деревянная фотокамера на скрипучей подставке высунула из тьмы чёрный нос, как раз похожий на гармошку, но со стеклянным глазом на конце. Хозяин студии, согнувшийся под чёрным покрывалом, посоветовал:

– Подумай про что-нибудь возвышенное.

Василий Степанович выпятил грудь и, поискав тему для высоких мыслей, вспомнил о денежном переводе. Этот сюрприз сильно нарушил его жизнь. Артист уже несколько дней пребывал в опасливом недоумении и раздумывал так глубоко, что во время концерта не заметил бекара в нотах и дул до-диез вместо до, пока дирижёр, исчерпавший все способы сигнализации, не кинул в него палочкой. Тогда трубач придумал для оркестра уважительную причину (запой), жене сказал, будто едет в командировку за новой сурдиной, и отправился на завод.

– Надо в руки тебе что-нибудь техническое дать! – догадался Миша. В темноте шаркнул выдвигаемый ящик стола, загремели железки. Василий Степанович воспользовался моментом и потёр глаза. Случайно он дотронулся до пиджака и отдёрнул руку, обжёгшись. Он заопасался, не подпалить бы одежду.

– Во, штангель! – нашёл фотограф. Он появился из черноты, неся штангенциркуль. Фигура Миши оставалась тёмной, по краю её обвело золотистое сияние. Он сунул инструмент в руки деятелю культуры и вернулся во мрак, сам заслоняя глаза ладонью. Снова завизжали колёсики.

– Мы тут со Ставровым соединили баян с кинопроектором. С каждой нотой связали какой-нибудь цвет. На клавиатуре исполняется музыка, а вместе с экраном получается цветомузыка.

– А, – отозвался артист, чтобы показать: это слово ему знакомо.

– Выше голову... Тогда верхнюю пуговку застегни. Или у тебя её нет? Тогда ниже голову, подбородком закроешь.

Василий Степанович боялся шевельнуться: при движениях одежда обжигала. Коленям стало горячо от брюк. Левую щёку стянул жар.

– Опробуешь нашу машину? А то профессионала не найдём никак.

– А, – утвердительно сказал музыкант. Но уверенности в голосе не было: за баян он брался разве только на свадьбах. Там играют не очень виртуозно.

Вдали, за концом света, хлопнула дверь, кто-то вошёл.

– Сейчас птичка вылетит, – поспешно пообещал Миша. Артист оцепенел. Штангенциркуль он держал перед собой обеими руками, как трубу, точно собирался в него дунуть.

– При полной иллюминации? – насмешливо произнёс вошедший, быстро приближаясь в неразберихе. Фотограф пробормотал что-то смущённо. Он стукнул проэкспонированной фотопластинкой, и светильники, кроме лампочки на штативе, медленно угасли.

Вместо обещанной птички к музыканту устремился высокий мужчина в сером, идеально сидевшем костюме. Ему было, наверно, под сорок. Он лучезарно улыбался и протягивал приезжему руку.

– Здравствуйте, Василий... простите?

– Степанович, – сказал артист, после яркого света слепо глядя на Ставрова, и потёр ладонями обожжённые колени. Инженер решил, что гость вытирает руки перед пожатием, и на всякий случай вежливо тоже посмотрел на свою ладонь.

– Он на баяне может, – подал голос Миша, удаляясь. – Хочет испробовать нашу музыку.

– Весьма обязаны.

Из красных и синих кругов перед артистом выплыла рука в белой манжете, с золотым кольцом. Он потряс её. Ставров подхватил валявшийся поблизости стул и сел, поддёрнув брюки. Он улыбался, но лицо оставалось холодноватым.

– Вообще-то я трубач, – нерешительно сообщил Василий Степанович. – В оркестре.

Но Миша уже нёс в обеих руках, как два ведра, баян и ящик. Следом петлей тащился соединявший их кабель. Не доходя, Миша оставил ящик на полу, а баян опустил на колени музыканту. Василий Степанович подскочил: раскалённые брюки обожгли ноги. Он едва не уронил инструмент. Потом утвердил его на коленях и, раз уж отступать было некуда, постарался как можно более лихо накинуть ремни на плечи. И машинально поставил пальцы туда, где начинается “Когда б имел златые горы...” Но, покосившись на инженера, опустил руку.

– Давай, давай. Что-нибудь для души, – подбодрил Миша.

– Для души? – повторил трубач. Некоторое время он помедлил, как бы сосредотачиваясь, а на самом деле для важности. Затем тряхнул волосами (точнее, в основном залысинами) и вдохновенно заиграл.

По экрану метнулся синий сполох. Простенькая мелодия недружно расширилась, в ней появились украшения. Стенка ящика стала бурой, по ней поплыли рыжие пятна. Исполнитель запустил длинную фиоритуру с пронзительными вскриками. Экран сделался устойчиво серым...

Оркестрант прервал игру и поковырялся в пуговках баяна:

– Не настроено, что ли...

– Возможно, пьеса... не совсем удачная, – возразил Борис Семёнович. – Если позволите, я предложу вам ноты.

Интерпретатор побагровел. Он играл собственный опус.

Ставров вынул из кармана неожиданно затрёпанный блокнот и полистал его. Чтобы скрыть конфуз, неловкий сочинитель свысока осведомился:

– Ваше произведение?

Инженер ответил только удивлённым взглядом и поднял перед Василием Степановичем раскрытую рукопись. Трубач снизошёл до неё и долго читал, непроизвольно надув щёки. Наконец собрался с духом и очертя голову пустился по нотным линейкам и по клапанам.

Этюд начинался едва не одними паузами. На экране они сопровождались чернотой. Затем стало повеселее, темп ускорился. Появились фиолетовые и голубые тона. Пошли хитрые узоры в мелодии, зелёные и жёлтые всплески на экране. После нескольких смеющихся созвучий произведеньице завершилось триолями и оранжево-красным пламенем.

– Ишь! – признал музыкант, отпуская кнопки. – Что это?

Инженер переглянулся с фотографом и спросил:

– Простите, а чьё авторство вы могли бы предположить?

Василий Степанович точно отличал, пожалуй, только Щедрина от Моцарта. Тем не менее он не захотел ударить лицом в грязь и заявил:

– Ранний Прокофьев.

– Да? – вдумчиво произнёс Ставров. – Надо будет проверить... Изящная пьеска, не правда ли? Михаил! Сбегай ко мне, на столе нотная тетрадь, принеси.

Фотограф исчез.

– Поставьте инструмент, Василий Степанович. Я очень и очень рад был увидеть профессиональное исполнение. Что же касается присланного вам вознаграждения...

– Да, – заинтересовался трубач и опустил баян на пол.

– Наш инструмент как бы переводит музыкальные произведения на язык живописи. Разумеется, перевод неполон, машина не рисует картин... Скажите, задача, которую вы опубликовали в областной газете, – ваше единственное шахматное сочинение?

– Задача? – опешил артист. – Не сочинял я задачи...

– То есть... простите? В редакции дали именно ваш адрес.

– Не знаю.

Ставров перестал приятно улыбаться. Помолчав, он сообщил с сожалением:

– Увы, Василий Степанович. В таком случае вознаграждение выплачено неправильно.

Трубач открыл рот. Некоторое время он сидел так, потом забормотал:

– Как неправильно? Что увы?! – Голос его окреп. – При чём тут задача? – Он встал. – Такие деньжищи неправильно?! Я вам дам увы! Ксилофонист! – неизвестно почему обругал Василий Степанович.

– Успокойтесь, – произнёс инженер. – Давайте разберёмся.

– Давайте! – согласился разгорячившийся музыкант. – Разберёмся!

– Садитесь... Сядьте!

Оркестрант с размаху сел.

– Я конструировал универсальный станок, – начал Борис Семёнович. – Никак не вывязывался узел, подающий заготовку после токарной обработки к фрезе. Мне попалась шахматная задача, в которой расположение фигур копирует схему станка. Чёрный король – обрабатываемая деталь. Ферзь, объявляющий мат, – фреза. В задаче предусмотрены кривошипы, то есть кони, и упор – чёрная пешка. Край доски – станина. В какую бы сторону ни отскочил чёрный король, он неизбежно зажимается белым королём и ладьёй и фрезеруется. А по пути он ещё подвергается сверлению слоном, дающим шах, и шлифованию проходной пешкой.

Артист хлопнул глазами.

– Автор задачи и я решали одну и ту же проблему, но каждый на своём материале. За соавторство начислен гонорар.

Василий Степанович ошеломлённо посмотрел по сторонам. Достал из кармана случайно завалявшийся там платок, минуту глядел на него и, забыв вытереть лоб, снова сунул в карман.

– Это Валерка! – осенило его. – Он деревяшки вечно гонял по доске!

– Кто это?

– Шпанёнок мой! Точно! – Музыкант схватил Бориса Семёновича за руку и пылко потряс. – Выкинул я шахматы. Двойку он схлопотал. А задача была! С кривошипами!

– Очень рад, – сдержанно отозвался Ставров. – Поздравляю.

– Спасибо, товарищ... Борис Семёнович. – Гость хитро засмеялся. – Вы ведь могли не платить. Никто бы не догадался.

– Я готовлю диссертацию, – сухо пояснил инженер. – Нужно документально подтвердить возможно большее число таких случаев.

– А-а! Ещё есть случаи?

– Конечно. Существует множество аналогичных законов в разных областях. Например, закон Ома: чем больше напряжение и меньше сопротивление, тем сильнее ток. В электротехнике это было открыто после длительных изысканий, а в гидравлике подобная закономерность сама собой разумеется. В обыденной жизни – тем более. Стадо войдёт в ворота тем скорее, чем они шире и чем энергичнее погонщик. Тот же самый закон Ома.

Однако Василий Степанович не помнил закона Ома. Изобретатель прервал изложение и поднялся:

– Извините. Я спешу. Не смею задерживать.

Артист тоже встал и радостно поскакал к выходу. По пути он задевал разные предметы и расплескал реактивы из ванночек на столе.

– А играл-то я чего? – спросил он, останавливаясь у двери. Ставров, бесшумно следовавший за ним, вспомнил:

– Да, ведь Михаил ещё должен прийти... – Он в затруднении помедлил и неохотно продолжил объяснение. – Можно найти параллели между наукой и искусством. Скажем, крещендо в музыке – то же, что возрастающая прогрессия в математике. Неизвестный член уравнения – в музыке пауза. Обращение аккорда – извлечение корня... или освобождение от знаменателя, не припомню. То есть вычисления переводимы на язык музыки. Вы исполняли решение системы тригонометрических уравнений.

Оркестрант остолбенел. Он стоял у двери так долго, что терпеливо ожидавший Ставров смягчился.

– Намереваюсь предложить вашему оркестру марш. Это работа по векторному анализу. Параграф третий – соло трубы.

Сбитый с толку работник искусства не нашёл, что ответить.

– Мир един – это мы расчертили его на сферы влияния и огороды. Но что бы ни было сделано в любой области, оно продвигает вперёд всю цивилизацию. Одни науки опережают другие и могут помочь отстающим. Конечно, нельзя механически переносить законы с одной почвы на другую. Но почему не проверить, не соотнести? Недавно мне пришлось заниматься остыванием металлов. Сопоставил его с деградацией в биологии, с инфляцией в экономике, с регрессом в социологии, с редукцией в языкознании. Удалось найти кое-что новое для металловедения.

– В музыке диминуэндо, – неожиданно для себя сказал трубач. – Затихая, значит.

Борис Семёнович посмотрел на него с интересом. Достал блокнот и записал.

– Спасибо. – Он улыбнулся. – А фотографию сына вы нам пришлите.

– Как приеду, тут же!

Дверь распахнулась, в неё влетел фотограф. В одной руке он держал большую тетрадь, в другой конверт.

– Письмо из Академии наук! – закричал он.

– Тише, – осадил инженер. Отобрал ноты и торжественно передал Василию Степановичу. Затем прочитал надписи на конверте и вскрыл его. Миша нетерпеливо переминался, пытаясь заглянуть в письмо. Ставров по диагонали ознакомился с текстом, усмехнулся и прочёл вслух:

– “Присланная Вами работа П.И. Чайковского открывает новую страницу в развитии математических наук. Как Вы пишете, учёный безвременно ушёл от нас. Просим сообщить нам всё, что известно Вам о личности и биографии выдающегося математика. Сохранились ли другие его рукописи?” И так далее.

– Какой Чайковский? – прошептал музыкант.

– Пётр Ильич. Я перевёл в вычисления его симфонию.

Молодой человек, подпрыгивавший от радости, бросился было обнимать инженера, однако не решился и на полдороге изменил намерение, заключил в объятия приезжего.

Василий Степанович высвободился, деревянно открыл дверь и тихо покинул студию. Он добрёл по коридору до выхода, спустился по ступеням на улицу.

Мимо пробегал паренёк в форме профтехучилища. Артист вышел из оцепенения и схватил паренька за рукав:

– Извини. Где тут магазин “Спорттовары”? Хочу сынишке шахматы купить. Пусть составляет задачи.

 

 

Кляксы из непроливашки

 

Витьке Перекурову было скучно на уроке. Все пятиклашки слушали объяснения учителя, а Витька вертелся и хотел отмочить какую-нибудь штуку для веселья. Наконец, когда учитель стал писать на доске, Витька обернулся назад и, не зная, что сделать, ни с того ни с сего дунул в чужую непроливашку.

Штука вышла боком: чернила выскочили из непроливашки и украсили круглое лицо Перекурова пятнами. Соседка по парте прыснула. Он двинул её ногой. Ему до конца урока хватило утираться промокашкой и, шипя соседке: “Где ещё клякса?” – лизать палец и тереть запачканные места.

Однако до звонка он не успел навести чистоту. Пришлось на перемену не ходить, а пока все пробегали мимо, подпереть щёки кулаками и уткнуться в учебник, притворившись прилежным мальчиком. Когда в классе стало пусто, он, опасливо оглядываясь, продолжил умывание.

– Это боевая раскраска, – раздался голос рядом. – Индейская.

Витька вздрогнул и быстро повернулся за партой. Никого не было.

Ему стало не по себе, он согнулся пополам и проверил под сиденьями: кто там? Никого... Хлопая глазами и порядком струхнув, он вылез...

– Когда ты появляешься над столом, – доброжелательно добавил мужской голос, – похоже, будто красно солнышко восходит. Стол зелёный, как равнина. Жалко только, протуберанцы тебе состригли в парикмахерской... На солнце тоже пятна есть, – утешил невидимка.

Пятиклассник пристыл к месту и, если б мог, закричал бы изо всех сил.

– Чего боишься? – осведомился собеседник. – Меня ищешь? Могу показаться.

В воздухе перед Перекуровым нарисовалась тонкая зелёная окружность величиной с ученическую фуражку. Она стояла на ребре. Окружность была задёрнута туманом, показалась рука, разгонявшая пелену, и на Витьку глянул из круга остроносый старик с торчащими усами и с седой причёской ёжиком.

– Дыдваче, – сказал он. – Это моё имя.

Озорник молчал. Он был едва жив от страха.

– Да что ты дрожишь? Зовут тебя как?

Не дождавшись ответа, незнакомец куда-то девался на секунду, вместо него стала видна внутренность маленькой комнаты, часть белой стены с ходиками. Всё это висело в зелёном, горящем и потрескивающем кольце, а вокруг него остался прежний класс, позади кольца была коричневая доска с надписью мелом “На дом §10”.

Дыдваче возник снова и показал большую конфету в яркой обёртке.

– Хочешь?

Витька давно бы убежал, да ноги не двигались. Дыдваче положил конфету на нижний край кольца – словно в окошко передал. Подарок свалился на парту, скользнул по наклонной поверхности на колени Перекурову...

Это оказалась сигарета.

– Что получилось? – забеспокоился старик, заглядывая сквозь окружность вниз.

– Си... си...

– Сосиска?

– Си... гарета.

– Хм, – огорчился Дыдваче. – Ну ладно... Ты извини... У меня к тебе просьба. Я вижу, ты парень оригинальный. Экспериментатор. Никто бы не додумался дунуть в чернильницу, а ты – вот. Молодец! Я потому и открылся тебе. Мы оба научные работники, друг друга поймём. Одолжи мне тетрадку в клеточку.

Малолетний работник науки растерянно пошарил глазами по парте. Чистой тетради у него, естественно, не было, хотя и велят иметь запас. Он непослушной рукой взял начатую и вопросительно поднёс её к круглому окошечку.

– Годится! – обрадовался Дыдваче. – Давай скорей!

Он схватил тетрадку.

Но в его руках она стала жёлтым огурцом, тот каркнул и улетел куда-то, махая хвостиком.

Старик в светящемся обруче трагически помолчал. Перекурову всё это стало казаться интересным, он передохнул и уже не хотел сбежать. На всякий случай протёр глаза. Его коллега в круге не исчез – он мрачно размышлял. Школьник устроился поудобнее, ожидая дальнейшего.

– Ведь думал же... – произнёс старик и сердито стукнул себя по лбу. – Чувствовал: не выберусь!.. Слушай – сколько будет один и один?

– Два, – ответил Витька, осмелев.

– Точно? – Учёный с подозрением нахмурился. – А два и два?

– Четыре.

– Да как же четыре?! – закричал старик. – Три!!!

Ученик не успел удивиться: в коридоре затрещал звонок. На школьном крыльце затопотали ноги.

– Урок начинается? А мы ещё ничего не выяснили! – Учёный поспешно огляделся, будто ища выход. Его осенило: – Знаешь? Полезай сюда, а?

– Куда?

– В окошко. Пожалуйста!

Витька посидел в нерешительности и с опаской отодвинулся.

– Да-а... – сказал он. – Переколдуете меня в огурец...

Дыдваче замахал руками:

– С тобой ничего не будет! На тебя не действует. Ну, быстрей!

Перекуров заглянул в зелёный обруч поближе. Там была крохотная комнатушка со столом и стулом. Была также постель, для которой иного места не нашлось, кроме как под столом. И везде лежали бумаги. Витька приподнялся и провёл за кольцом рукой – там было пусто. И в то же время он видел комнатушку...

В конце концов, нечасто взрослый человек предлагает улизнуть с урока. Юный экспериментатор собрался с духом и сунул руку в кольцо.

Ничего. Он, расхрабрившись, сунул и вторую, потом встал на сиденье парты и пропихнул в обруч голову. Дыдваче отступил в сторонку и, ухватившись за окружность, стал растягивать её, чтобы гостю было не узко. Затем он принял школьника на руки и поставил на пол в комнатке.

Ученики, повалившие в класс, могли заметить лишь, как смыкается окружность: точно как в выключенном телевизоре моментально уменьшается кадр и остаётся только яркая точка, которая тоже постепенно гаснет. Но никто ничего не увидел, а если кому-нибудь и бросилась в глаза искра и он зазевался на миг, – бегущие позади толкнули его, и он устремился к своему месту, забыв о том, что померещилось.

Перекуров стоял посередине помещеньица с белёными стенами и с двумя окнами. Класс куда-то исчез, за одним окном простиралась унылая равнина с жёлто-бурой травой, садилось багровое солнце, к противоположному окну подступили торосы и сугробы, над ними тоже не то опускалось, не то поднималось солнце.

– Это бывает, – мимоходом заметил Дыдваче, видя, что его гость поворачивается то к одному окну, то к другому, таращась на два светила. – У меня всё наперекосяк.

– А как же я обратно попаду-у? – заныл было Перекуров.

– Попадёшь. Тут наложение пространств. Ты находишься в классе. И одновременно... – хозяин прищурился на равнину, – где-то под Оренбургом, возможно. А вон там – пожалуй, Арктика. Но это чепуха. Садись.

Он посадил школьника на стул, сам же открыл дверцу в стене.

– У меня тут холодильник, – пробормотал он. – Уж теперь-то я тебя угощу! На.

Он протянул Витьке эскимо. У самого Дыдваче оказалась в руках голая палочка, он посмотрел на неё с изумлением, но всё же поднёс ко рту. На ней возник кусок мороженого. Дыдваче сунулся было съесть его, но вместо этого на палочке появилась уже почти половина порции. Так он пытался откусить несколько раз, и кончилось тем, что мороженое стало целым, даже в обёртке. Учёный с недоумением повертел его и выкинул в мусорное ведро.

Его юный коллега внимательно пронаблюдал за невольным фокусом, покосился на своё эскимо и, поколебавшись, всё-таки решился его попробовать. У Перекурова всё обошлось благополучно, если не считать, что палочка затем поблагодарила его и самостоятельно ушла в мусор.

– Теперь к делу, – призвал старик. – Сколько, ты говоришь, будет два и два?

– Четыре.

Хозяин посмотрел на Витьку с укоризной.

– Не стыдно? Тебе угощение, гостеприимство. А ты неправду говоришь.

– Как неправду? – возмутился пятиклассник. – Четыре!

– Три!

Витька ошалело воззрился на Дыдваче. Тот был серьёзен и разволнован, даже покраснел. Видно, не подсмеивался над ребёнком.

– Четыре, – повторил Перекуров, но голос его дрогнул.

– Значит, и на детей нельзя положиться... – скорбно сказал сам себе старик. – Взрослые – понятно. Они столько знают, что и сами могут запутаться, и запутать их ничего не стоит. В ньютонову механику верили: годится, мол, на все случаи жизни. А она бац тебе! – при скоростях, соизмеримых со световой, отменяется! Теперь в Эйнштейна верят. Вот, по-твоему, какая самая большая скорость может быть?

Ученик растерянно подумал.

– Почему самая большая?.. Сколько хочешь может быть. Мотор надо посильней...

– Именно! Ньютонова наука – частный случай эйнштейновой. А эта – тоже не венец познания. Говорят, скорость света – предел! Верно – да только до поры, пока не открыты новые условия! В теплород верили, теперь в скорость света...

За окном послышался топот копыт. Оба повернулись туда. По равнине скакали свирепые всадники в мохнатых шапках и в халатах, на мохнатых же лошадях.

Двое недоумённо следили за ними. Дыдваче предположил:

– Татаро-монголы? В набег идут.

– Какие татаро-монголы? Которые в истории?

– Они. У меня тут всё может быть. За одним окном пятнадцатый век, за другим пятидесятый... У-у! – Старик погрозил костлявым кулаком. – Сейчас вам поддадут!

Один из всадников вдруг свернул с пути и покатился к окошку. Жеребчик под ним был низкорослый и жаркий, его будто отлили из твёрдой резины. Широкое и раскосое лицо склонилось к стеклу, захохотало, и завоеватель саданул по раме ятаганом.

Школьник, мало-помалу подававшийся назад, панически перелетел в другой конец помещения. А учёный стоял, опершись на стол, и смотрел на врага с интересом.

Кривая сабля всадника лопнула, кусок её вонзился в пыль. Воин оцепенел. Конь под ним храпел и вертелся. Седок выкрикнул непонятное ругательство и, наскакав снова, яростно ткнул в стекло обломком оружия.

Видимо, рука у него онемела от второго удара. Злобно проорав что-то, завоеватель припустился вдогонку за своими.

– Вернутся? – с дрожью спросил Перекуров, прижавшийся к стене.

– Пускай. Мы в другом времени. Он колотил не по стеклу, а по границе времён. Шестьсот лет назад замахнулся – нам-то что?

Позади школьника взревело и забулькало. Он отскочил в испуге. За другим окном оказались уже не снега и льды – а непроницаемая чернота, в которой двигались смутные светляки. Гигантская клешня вздымалась из-за подоконника, степное солнце, пронизав комнату, озарило клешню и подплывшую было морду с бездонной пастью и без глаз. Морда резко вильнула, показался боковой плавник – это была рыба. Она ушла во мрак. Клешня покачивалась, смыкаясь и раскрываясь.

– Дно моря, – прокомментировал Дыдваче. – Не трусь. Мы в безопасности.

Мальчишка уже, пожалуй, был перегружен впечатлениями. Он рисковал свихнуться. Поэтому учёный посоветовал:

– Не обращай внимания. У нас научный разговор. А это как бы кино.

Витька с большим трудом согласился принять ужасную клешню за кино... В другом же окне вместо всадника уже стоял искрящийся, пенный водопад, зажатый скалами. Струи и клочья не низвергались, а медленно поднимались из водоворота внизу, втекая в верхнее русло.

Хозяин неожиданно ткнул пальцем в белую стену.

– Глянь-ка на свой класс, – предложил он. – Для успокоения.

Там, куда он стукнул, в стене прорвалась круглая дырочка, обведённая зеленоватым сиянием. Учёный подвёл Витьку к ней.

Перекуров приложился лбом к извёстке и стал смотреть в отверстие одним глазом.

В классе было тихо. Стриженые затылки и девчоночьи бантики вытянулись ровными рядами. Пятиклашки решали примеры. По проходу расхаживала учительница, заглядывая в тетради и наступая на отражения электролампочек в крашеном полу.

– А Тамарке сдувать не у кого, – после молчания хихикнул Перекуров. – Она у меня всегда сдувала... Сучилкин делает самолётик, ему сейчас в дневник запишут.

– Хватит. – Хозяин отстранил его. – Заметят.

Он мазнул по извёстке ладонью, отверстие закрылось.

– Продолжим. Садись. Вода при какой температуре кипит?

– Сто градусов! – заявил школьник, гордясь своими познаниями.

– А если атмосферное давление изменится?

– Не знаю... При чём тут вода?

Старик остановился перед ним сердито. Минуту молчал, затем схватил бумажку и шлёпнул её на стол перед учеником:

– Пиши! Два... умножить... на два... получится...

Перекуров честно написал. Но когда он начал выводить четвёрку, из-под карандаша вдруг высунулись заячьи уши. Витька по инерции докончил цифру, и тогда из бумаги выбрался худой беляк. Он брыкнул задними лапами и соскочил со стола, оставив на листке жёсткие волосинки. Пятиклассник ошалело воззрился на кончик карандаша, на зверя...

– Вот, – торжествующе закричал учёный. – Дважды два – заяц! А ну, ещё раз!

Сбитый с толку Перекуров послушно изобразил на бумаге снова: 2 х 2... Он ставил дальше что следует... но непостижимым образом графит начертил: 3,1415926...

Дыдваче, видимо, устал. Он сел на пол, поскольку больше было не на что, и прислонился к стене. Позади его головы в окне качалась клешня.

Витька упрямо повторил эксперимент. На этот раз вышла живая картинка, на ней бегуны запрыгали через препятствия.

– Условия не те, – пояснил старик. – Вернее, нет никаких условий. Это в молодости, помню, – работал я, работал, а квартиры не дают. Соседи шумят, заниматься невозможно. Ни газа, ни водопровода. Денег нет. За электричество я не заплатил – отключили. Никаких жилищных условий. И экономических. Ах, думаю, так? Не нужно мне тогда вообще ничего! Окна щитами загородил – от света отказался. Гравитацию презрел. И прочее всё. Так что не стало у меня ничего, природы не стало, а значит, и законов природы. Теперь живу – ничем не связан. Ералаш!

Он зло стукнул кулаком по полу.

От сотрясения ходики на стене пришли в движение. Из окошечка, где бывает кукушка, высунулась почему-то книга с надписью “Философский словарь” и объявила:

– Балет “Спартак”! Музыка Хачатуряна. “Спартак” выигрывает!

Клешня за спиной Дыдваче отъехала в сторону, так и не предприняв ничего существенного. Во мраке забрезжило синеватое сияние. Медленно-медленно проявилась долина реки между песчаными холмами, над ней низко висели тучи, сея морось. Дул ветер, дождь колыхался серыми волнами.

Учёный почувствовал перемену позади себя и обернулся.

– Ничего предсказать нельзя, – с досадой продолжил он. – Причины, следствия – всё отменено. Спать ложусь – вместо этого варю картошку. Собираюсь её съесть – в руке вдруг откуда ни возьмись клюшка, и давай гонять ферзя по доске! Вот сейчас куда мы въехали? У меня ведь и расстояний не существует. Два километра плюс два километра – может быть ноль. Тысяча километров – иногда то же самое, что микрон.

Рассвет тихо разливался по долине. Шуршал, пересыпаясь, мокрый песок.

Река стала вспучиваться, по ней пошли тяжёлые волны. Они докатились до берега, захлопали...

– Доброе утро! – раздался гулкий голос за окном. – Приветствую вас в созвездии Близнецов!

Дыдваче оторопел. Пейзаж оставался безлюдным. Ушастая голова учёного торчала на тонкой шее над подоконником, старик несколько раз повернул её влево-вправо, ища источник звуков.

– Я – вторая планета нашей звезды, – доносилось снаружи. – Голос, который вы слышите, образован шумом волн, ветра, песка. Я создала его для общения с вами.

Витька потихоньку слез со стула и тоже сел на пол, струсив. Дыдваче быстро оправился от потрясения и вступил в разговор достойно:

– Земля приветствует вас! – Он поклонился, забыв встать, и стукнулся подбородком о подоконник.

– Не Земля, – поправил мощный голос. – Вы – создания её. Сама Земля общается со мной при помощи излучений.

– Как общается? – спросил старик довольно глупо.

– Мы разговариваем – две мыслящих планеты...

– “Мыслящих”...

– Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил... За вашим окном пересыпается песок на моих холмах – он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?

– Долго заниматься...

– А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны – это мои раздумья, как ваши раздумья – электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас – как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы – её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, – так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!

Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, вежливо сообщил:

– Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя – чтобы я мог передать его землянам... Если, конечно, вернусь в нормальный мир, – добавил он про себя.

– Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?

– Дыдваче, – стыдливо сказал старик. – По-настоящему – Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.

– Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!

Учёный смутился.

За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца – громадное синее и маленькое жёлтое – плыли над барханами по извилистым линиям: видимо планета решала особо сложную задачу – вращалась, покачиваясь.

Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно... В окне – материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку... Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз – планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком... Затерялась среди звёзд.

Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:

– А меня зовут Перекуров. – Он вдруг вспомнил, что так и не представился.

– Будем знакомы, Пешеходов, – рассеянно согласился старик.

Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.

– Вот как, – заговорил Дыдваче, размышляя вслух. – Какие возможности у моего эксперимента... Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, – и вот встречи с инопланетянами... Если двадцать плюс двадцать – опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать – всего лишь пятнадцать... Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два – например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу – такое начнётся... вселенная погибнет. Потому и сижу... вне мира...

Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:

– Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем... – Он оживился. – Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл – нету. Поищи! Может, свежим глазом...

Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.

Старик следил за ним без надежды.

– Не так, – произнёс он надтреснутым голосом. – Эти вещи – сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал...

Витька опустил руки.

– А что у меня надёжное, – продолжал рассуждать Дыдваче. – Даже сам я – не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка... Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.

У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.

Но водопад уже сменился на заросшую малинником гору с чёрной дырой. В дыре что-то ворочалось и вздыхало. Кусты над ней зашевелились, из них вылетел камень и упал перед входом в пещеру. Сопение на секунду прекратилось, затем послышалась ещё более громкая возня, и на свет стремительно вырвался гигантский медведь с блестящей бурой шерстью. Он заревел и встал на задние лапы, устрашая врага.

Однако противник не показывался. Подождав и успокоившись, понюхав воздух, животное полезло по склону и стало объедать малину.

– Пещерный, – определил Дыдваче, поднимаясь, и тоже подошёл к окну.

Из кустов возле зверя вдруг выскочило несколько человек в шкурах, с рогатинами и с камнями на палках. Они пронзительно заверещали, бросаясь на медведя. Тот махнул лапой, один охотник покатился по откосу и сорвался в пропасть. Но другой уже сунул зверю копьё в бок, двое упёрлись в него рогатинами, ещё один обрушил на череп медведя острый камень...

– Предки наши, – шёпотом пробормотал учёный. – Кроманьонцы.

Зверь захрапел и распластался, подмяв кусты.

Тут же откуда-то сбоку появилось всё племя: женщины со спутанными волосами, тёмные от загара или от грязи дети. Кто-то нёс дымящую коробку из коры, другие – сучья. Племя втянулось в пещеру, там сейчас же запылал огонь, из входа полетели кости, мусор. Охотники на склоне разделывали тушу, и вскоре медведь проделал обратный путь в своё бывшее жильё, но теперь частями и не по собственной воле.

Дыдваче одобрил:

– Удобное жильё, не подступишься. Небось, вождь у них мудрец. Может, предок мой: с головой старикан, вроде меня.

– А мой предок? – осведомился Витька ревниво.

– Твой в пропасть улетел, – мрачно отозвался Дыдваче. – Тоже лез куда не надо, в чернильницы дул... Но может, и не так, герой он. Погибают-то – недотёпы и герои. В непроливашку стоит дунуть для пробы. Законы природы – те же непроливашки: вроде бы природа в них накрепко заключена, но вдруг необычное условие, дунул кто-нибудь, и выскакивают факты из границ. Или кляксы.

Перекуров вспомнил об украшениях на своём лице и стыдливо прикрыл щеку ладонью. Потом мечтательно заявил:

– Ружьё бы мне! Я бы предкам помог!

– Сквозь время не выстрелишь. Я уж смирился – такое повидал...

Хозяин сел за стол и подпёрся кулаком уныло. Откуда-то выбрался заяц, произведённый при вычислениях, встал на задние лапы под ходиками и отъел кусок гири. Сморщился и выплюнул, железка поскакала по полу. Затем расстегнул пуговицы на животе, снял зимнюю шкуру и, поёживаясь от холода, под мышкой понёс её куда-то прятать на лето.

– Ткни там в стену, – сказал Дыдваче. – Возвращайся в класс.

– А мы не отъехали куда-нибудь? – виновато и со страхом уточнил гость.

– Вашу школу построили на месте дома, в котором я когда-то жил. Моя комната выпала из вселенной, но стоит, где и прежде. Так что если нарушить её изоляцию, окажешься в твоём классе.

Витька поплёлся к стенке. Остановившись возле неё, он произнёс плачуще:

– Дважды два – четыре!

И, поскольку старик не отвечал, школьник повторил ещё раз, потом ещё.

– Не врёшь? – Учёный наконец тяжело повернулся к нему. – Учти, судьба вселенной зависит. Если я выйду отсюда с неверным законом – всё понесётся в тартарары!

– Честное-пречестное слово! Ей-богу! Чтоб я лопнул! – Витька поискал и добавил: – Век воли не видать!

Дыдваче с сомнением помолчал.

– Нет... Не решусь. Возможно, тебя обманули. Что-то странное в твоей формуле. А ну-ка повтори её.

Перекуров убедительно произнёс раз... другой... третий... Старик внимательно слушал.

Вдруг он подскочил и, глядя на Витьку расширенными глазами, сказал свистящим шёпотом:

– Нашёл! Нашёл знак! – Он неожиданно затопал, воздев руки в болтающихся рукавах. Вероятно, это означало пляску. – Дваж-дыдваче-тыре!

– Дыдваче! – радостно закричал Витька. – Тыре!

Они бросились друг другу в объятия.

– Вот где спрятано, – счастливо бормотал Пантелеймон Фёдорович. – Забыл совсем, старый чудак.

Успокоившись, он озабоченно задумался вслух:

– Могу возвратиться во вселенную. Но... Если моя комната вновь возникнет в мире... Здесь стоит школа. В одном участке пространства окажутся два материальных тела. Произойдёт взрыв!

Пятиклассник растерялся. Учёный тоже.

– Надо передвинуть мою комнату, – решил Пантелеймон Фёдорович. – Но как её передвинешь?.. Или школу перенести. Это проще.

– Я сейчас вылезу и скажу!

– Не согласятся...

– А давайте вместе вылезем и попросим!

– Мне покидать комнату нельзя: она потому только и существует... не существуя... что я здесь. Потом входа в неё не найдёшь. Может быть, лучше мне нарушить изоляцию не через стену, а через окно? Открыть окно, когда оно будет выходить куда-нибудь на пустырь.

– И окажетесь на другой планете!

– Да, опасно... Могу вынырнуть даже в другом веке... Вот что. Ты возвращайся в класс и попробуй убедить начальство, что школу надо передвинуть или разобрать. Если у тебя ничего не получится, я рискну.

Перекуров с готовностью подскочил к стенке.

– Постой! Дыру сделаем внизу, чтоб ты вылез из-под парты. Иначе перепугаешь всех: появится твоя голова в воздухе, из ничего.

Учёный наклонился и пальцем стал чертить по стене возле пола. На извёстке оставался зелёный светящийся след, и когда он замкнулся, вся фигура сделалась дымной. Пантелеймон Фёдорович дунул туда, дым заклубился и вышел наружу. Стал виден крашеный пол класса, нижняя перекладина парты.

– Лезь!

Витька встал на четвереньки и сунул голову в отверстие. Сбоку были Тамаркины ноги в толстых чулках и в ботинках. Витька продвинул в дыру плечи...

Под руку ему попалась сигарета – тогда ещё, на перемене, происшедшая из конфеты. Перекуров подобрал её и высунул голову между сиденьем и крышкой парты.

Завизжала Тамарка. Экспериментатор ткнул её локтем и выбрался весь, лицом к чернильнице, с которой всё началось.

– Пе-ре-ку-ров! – прозвучало над ним. – Ты сидел под партой?

Рядом с Витькой возвышалась учительница. Пятиклашки все повернулись к нему, в заднем конце класса вскакивали, глядя на попавшегося озорника.

– В каком ты виде! – ужаснулась учительница.

– А он дунул в чернилку и забрызгался, – наябедничала Тамарка, мстя за свой испуг.

– Так... От стыда под скамейку залез?

Витька был очень занят тем, что пытался повернуться за партой как следует. Было узко, ноги застревали.

– Нет, – пробормотал он, пытаясь освободиться.

– А почему же? Домашнюю работу не сделал?

– Сделал. Вот она...

Выбравшись наконец из тисков, он поискал на парте, потом в портфеле. Одноклассники, затаив дыхание, ждали развязки. Перекуров вдруг вспомнил:

– Тетрадку забрали. Она превратилась в огурец!

Тамарка хмыкнула.

– Старик забрал, – сердито сказал ей Витька. Ему трудно было подобрать слова: мало что понял из теории Дыдваче. – Он существует, не существуя. Дважды два, говорит, три.

– Несчастный мальчик, – встревожилась учительница. – У тебя жар!.. А это что? Сигарета! И дымом пахнет!

Дым вышел из отверстия в стене комнатки.

– Перекуров перекурил, – ехидно поддакнули сзади. Витька обернулся и стукнул подлизу по кумполу.

– Сядь! – приказала учительница. – Вот как действует никотин! После звонка подойдёшь ко мне.

Он понурился и сел. Тамарка противно хихикала. Он не обращал внимания. Достал дневник – диктовали домашнее задание, – угрюмо записал...

Вдруг кто-то дёрнул его за ногу. Витька откинул крышку парты: на полу лежал лист бумаги. Перекуров в недоумении поднял его и стал разбирать торопливый почерк.

“Пешеходов! Слышал, как тебя встретили. Лучше рискну. Много лет один. За окном ехал велосипедист, я крикнул – какой век? Он: двадцать пятый. По-моему, пошутил. Не буду ждать, редко появляется подходящее. Если эта записка у тебя не изменится, рискну!”

– Пантелеймон Фёдорович! – закричал Витька и с отчаянной быстротой провалился под парту. Стукнулся об дерево, загремел, ворочаясь в узком пространстве, и лихорадочно пополз вперёд, в отверстие.

Перед глазами у него стремительно сблизились два окна, в обоих сверкало по солнцу. Окна сшиблись, со звоном рассыпая искры, и под ослепительной вспышкой в небе принеслась откуда-то из времён мамонтов стрела, на лету оборачиваясь аэропланом, – и от молниеносно уменьшившейся Земли поплыла к звёздам решётчатая конструкция с огненным оперением позади. На одной стороне планеты встрёпанный человек оторвался от пульта ЭВМ, озадаченно глядя на результат вычислений. С другой стороны кавалер в парике и камзоле что-то крикнул ему, тот заулыбался и внёс исправление в перфокарту.

В лицо Витьке ударил космический холод, негромко хлопнуло что-то, отдавшись болью в ушах, и тысячи искр заслонили видение. Перекуров кинулся за ним...

Через минуту, пробравшись под сиденьями, среди чужих ног, он вылез из-под учительского стола...

 

 

 

Тпру, бактерия!

 

В самую глухую пору ночи, в какую начинается большинство загадочных, детективных историй и в какую также лучше всего завязываться историям ничуть не загадочным, чтобы таинственности, занимательности в них казалось больше, чем есть на самом деле, – в эту пору дежурная в проходной электрозавода услышала страшный удар по заводским воротам, скрежет и треск, как будто на ворота налетел, например, автомобиль.

Выскочив из будки, вахтёрша с ужасом увидела, что одна половина ворот сорвана и валяется на асфальте, вторая покосилась, держась только на нижней петле, и готовится тоже грянуться оземь. Преступной автомашины, или что там пронеслось, след простыл в ночи.

В первый момент женщина утратила дар речи от негодования. Последняя оставшаяся петля жалобно завизжала, с корнем вывернулась из кирпичного столба, створка с грохотом легла на землю и одновременно – на ответственность дежурной. Пришлось отпрыгнуть. Лишь тогда отыскались те самые, единственные, от сердца идущие слова:

– Налил глазищи-то!

Примерно в это же время другая женщина в одном из цехов завода сказала:

– В моё отсутствие преподаватель взломал дверь электрощитовой и включил ток. Он что-то изготавливал на нашем оборудовании.

Она сидела за пультом, чуть не сплошь занятым клавишами с цифрами. Женщина удручённо сжимала лоб ладонями, уперев локти в пульт, и невидяще смотрела на цифры.

Возле неё стоял мужчина маленького роста, в сапогах и в широких галифе, в длинном кителе, – командир отряда военизированной охраны Вохриков. Его сухое тёмное лицо и острый взгляд уже на протяжении многих лет повергали в трепет любителей выпить и тех, кто не прочь иногда унести с завода домой что-нибудь полезное. К сожалению, ещё встречаются и в здоровых коллективах отдельные недостойные граждане.

– Не-е, – возразил Вохриков. – Преподаватель всю ночь у меня чай пил.

– Значит, он включил оборудование и ждал поблизости, когда оно справится с заданием.

Командир отряда поражённо открыл рот и спохватился. Выходит, он некоторым образом поспособствовал нарушителю! Он растерянно забормотал:

– А-а... Я и то гляжу: чего он не уходит? Пристал с какой-то ерундой и болтает...

– Он погиб... Чего-то не рассчитал в своём эксперименте.

Офицеру стало жарко, он почувствовал необходимость сесть. Опустившись на подвернувшуюся кипу бумаг, он снял фуражку и провёл ею по лбу.

Всего два-три часа назад преподаватель института Колба-Воблов сидел в караульном помещении и вслух читал очерк из многотиражной газеты:

– “Н.Е.Хороший, ранее работавший на нашем заводе, но уволившийся, собрался навестить своих приятелей в цехе 03. Через проходную его не пустили. Тогда он, видимо, перелез через забор и преспокойно отправился к друзьям. Но тут же в цехе появился Вохриков. “Нехорошо, Хороший!” – остроумно заметил он и задержал нарушителя”. Как вы догадались именно в этот момент зайти в цех 03? – спросил преподаватель, опуская газету.

Вохриков туманно отозвался:

– Да так... Пошёл чего-то...

Они располагались по разные стороны голого стола в такой же голой служебной комнатке. На столе запевал электрический чайник.

– Ага... – произнёс Колба-Воблов вдумчиво и зачитал следующий абзац: – “Рабочий Водоносов из цеха 02 вынес спирт. Он тоже как-то обошёл проходную. Но на автобусной остановке его настиг Вохриков. “Товарищ, сдайте спирт! – непримиримо потребовал он. Водоносов оказал сопротивление и в результате вместо цеха 02 очутился там, куда надо звонить по телефону 02”.

– Я ему не так сказал. Я говорю: Васька, ты чего в банку веток насовал? Он говорит, букет. А пахнет спиртом. Хоть бы уж цветов нарвал для маскировки, а то веток.

– Но почему вас потянуло как раз тогда на остановку?

– Ну-у... Почувствовал...

– Вот-вот! – обрадовался Колба-Воблов.

Зазвонил телефон. Командир молниеносно снял трубку. Но это было не что-нибудь спешное, голос издалека неловко сказал:

– Постовой Постников. Замёрз я чего-то...

– Это в июле-то замёрз?

– Ночь холодная. – Постовой застучал зубами для демонстрации. – Пусть мне принесут шинель.

Офицер покачал головой, однако встал и, приоткрыв дверь, отдал распоряжение. Затем он возложил трубку обратно на аппарат и опять сел.

– А как это вы... чувствуете? – продолжил преподаватель.

– Ну, так уж как-то...

– Толкает что-нибудь внутри?

– Ага, толкает.

– А как?

– Ну... Нет, не толкает. Так просто выхожу чего-то и иду тихонько...

– Ну-ну?

– Ну, и вижу расхитителя собственности.

Колба-Воблов поднял брови и задумался.

– Прекрасно, чудесно... – приговаривал он. – Необъяснимое явление... А нельзя ли мне с вами подежурить? Вдруг как раз поймаете кого-нибудь!

– Воспрещается посторонним в караульном помещении. Инте... интер-вью могу дать, про меня уж и в нашей газете писали, и в районной... – Командир заколебался и спросил: – А вы в областную будете писать?

– Нет, я не журналист. Я интересуюсь этим всем: предчувствиями, интуицией... телепатией, в общем.

– Воспрещается посторонним.

– Но для науки! Я документы предъявлю.

Колба-Воблов полез во внутренний карман пиджака, потом в другой внутренний, вскочил и сунул руку в задний карман брюк. Извлёк единственную нашедшуюся бумажку – доверенность на получение наглядных пособий и, спохватившись, что она помята, разгладил её белым кулаком на столе. Длинное лицо преподавателя стало неуверенным, галстук сполз на сторону, прядь светлых волос упала на лоб.

Вохриков без охоты повертел в руках потрёпанный листок.

– Школа. Учитель, значит?

– Да, – заторопился Колба-Воблов. – И в институте по совместительству... почасовик...

– А на завод зачем попали?

– Помогал вашей... как её, начальницу вычислительного центра... фамилию всё забываю...

– Дисплей.

– Да, Дисплей. На сегодня был назначен пробный пуск цеха-автомата. Сорвался! Срочно созвали со всего города тех, кто разбирается в электронике.

– Ну? – заинтересовался командир отряда. – Чего же он сорвался?

– Да машина, которая должна была управлять цехом, – начал преподаватель, радуясь своей осведомлённости, благодаря которой он может подольше пробыть рядом с предполагаемым телепатом, – ЭВМ устала!

Вызов с завода застал Колбу-Воблова на перемене, когда он принимал зачёт у злостного хвостиста. Пришлось прерваться, отправиться в деканат и на кафедру, а также всем встретившимся в коридоре сообщить: “Просят приехать. Горят без меня!” Завкафедрой, старая дева, ехидно уточнила: “Творчески горят? При вас погаснут?” Он не нашёл своевременно, как парировать выпад. Отменил следовавший по расписанию практикум и поспешил к трамваю.

Хвостист бежал следом и отвечал на вопросы. После каждого вопроса он отставал: то ли задумывался, то ли искал шпаргалки. Зачёт продолжили и в трамвае, двоечник заученно барабанил: структурное и модульное программирование повысили производительность труда в четыре-восемь раз, модульное называется также стандартным, выпуском электронной вычислительной техники в странах бывшего Совета Экономической Взаимопомощи занималось больше восьмидесяти заводов и объединений, триста с лишним тысяч человек, еще столько же обслуживало действовавшие ЭВМ...

Экзаменатор делал снисходительный вид, хотя информация была для него очень ценна. Конечно: школа, семья, вуз... не успеваешь сам повторять материал. Пассажиры, прислушиваясь к беседе столь учёных людей, притихли. По проходу пробирались осторожно, шёпотом извиняясь. Выходили из вагона робкие и необыкновенно культурные.

Преподаватель гордо начал спрашивать об элементарном. Пусть видно будет: вот какие у человека ученики, отвечают без запинки. Студент тоже почувствовал себя в некотором роде представителем, расправил плечи и если забывал что-нибудь, всё равно уверенным тоном шпарил напропалую.

Дотянув зачёт до самой остановки, где надо было слезать, Колба-Воблов все-таки не успел вполне насладиться всеобщим вниманием. Он тайно вздохнул, спускаясь по ступеням, и, уже стоя на асфальте, на виду у пассажиров важно расписался в зачётной книжке и даже пожал студенту руку. Тот изобразил на лице, будто иного не ожидал, чинно откланялся и пошёл прочь. Но едва трамвай скрылся, юный физик победно свистнул и полетел вприпрыжку, хлопая зачёткой по свисавшим над мостовой липовым веткам.

В вычислительном центре ощущались спешка и смятение. Наладчики с авометрами и паяльниками лазили вокруг ЭВМ. Ещё несколько человек расположились на полу, расстелив вокруг себя программы и схемы и глядя на них в глубоком размышлении. Один снял часть обшивки ЭВМ и стоял неподвижно, сунув голову во внутренность электронного чуда и опустив руки.

На вертящемся стуле оператора перед пультом сидела пышная блондинка очень зрелого возраста, в цветастом платье, подкрашенная не без излишества, – начальница центра Дисплей. Она время от времени нажимала на какую-нибудь кнопку, явно без всякой системы. Тогда неподвижный человек вздрагивал, выпрастывал голову из ламп и транзисторов и укоризненно сообщал:

– Вы опять меня током дернули!

Она рассеянно кивала и снова тыкала пальцем в кнопку.

– Ну, что у вас? – бодро спросил Колба-Воблов, ещё не остывший от почтения масс. Начальница не услышала, пришлось повторить вопрос. Она взглянула на нового помощника, вернее сквозь него, и проинформировала:

– ЭВМ не принимает программу.

– Э... то есть7 – опешил преподаватель.

– Ввели в нее сведения о запасах сырья, — скороговоркой объяснила Дисплей, досадуя на то, что ее отвлекли. – Собрались ввести задание на выпуск продукции. Вдруг она выдаёт сигнал: неполные данные. Проверили – чепуха вроде. Задали ей самой вопрос: чего не хватает? Вон ребята расшифровывают ее ответ.

Преподаватель постоял, затруднившись: к чему бы приложить свои знания? Впрочем, знал-то он электронику вообще, а не вычислительные машины. Он отошёл к лежавшим на полу специалистам и осведомился:

– У вас структурное программирование или модульное?

На него поглядели кто отрешённо, кто с удивлением. То ли студент наврал, то ли его сведения устарели или, наоборот, досюда еще не добрались... Колба-Воблов вернулся к начальнице и поинтересовался:

– Почему так долго расшифровывают7

– Машина закодировала свой ответ не в соответствии с сегодняшней программой. Может, выдала бессмыслицу, а может, в долговременной памяти у неё случайно застрял обрывок какой-то из прошлых задач. Проверяем, не разладилась ли, и одновременно подняли архив, ищем ключ к переводу.

Колба-Воблов поразмыслил и сказал:

– Обрывок мог остаться скорее всего от предыдущей задачи.

– Это был расчёт для химиков. Пробовали. Не подходит.

ЭВМ была смонтирована давным-давно. Цех-автомат, для командования которым она предназначалась, долго строился. Между тем штат вычислительного центра набрали, зарплата шла. Чтобы центр оправдывал себя, принимались задания со стороны: от биологов, от медиков... короче, со всей области.

Преподаватель побродил по залу и сел на узкий подоконник, тянувшийся вдоль решётчатой застеклённой стены. За ней находился цех – громадное помещение, заполненное прессами, транспортёрами, разнообразными станками. С потолка свешивались блоки и крюки, посередине цеха проходили рельсы и ленты сборочного конвейера. Фактически это был небольшой завод: получая заготовки и некоторые детали, он должен был без участия людей производить, например, электромоторы.

“Наверно, эта... стирающая головка сломалась, – рассуждал преподаватель. – Вот и остаётся кое-что в памяти...”

На подоконнике перед ним лежало несколько номеров многотиражки. Он машинально полистал их в поисках фельетона и наткнулся на очерк “Страж проходной”. Корреспондент рассказывал о работнике охраны Вохрикове, кое-какие удивительные случаи с Вохриковым смахивали на победы телепатии. “Надо будет с ним познакомиться”, – решил Колба-Воблов, складывая газету и пряча её в карман. Как человек науки, он считал своим долгом внести посильный вклад в дело энтузиастов-парапсихологов, храбро шагающих в неизведанное.

“В памяти много чего могло сохраниться, – продолжал он думать. – Нет, этой машине доверять нельзя! Она та-ак наруководит... Надо сначала прослушать ее память”.

Он уже собирался изложить начальнице свои соображения, как вдруг с пола медленно поднялась толстенькая девушка в сером халате. Она ошарашенно смотрела на листок, который держала в руке. Потом она тем же взглядом обвела присутствующих и прошептала:         

– Перевела... “Где можно встретить петухов? Когда они кричат?”

Воцарилась мертвая тишина. Усатый наладчик, высунувшийся из-за угла ЭВМ, засмеялся было, но, заметив всеобщее неодобрение, поперхнулся и уронил отвертку, которую затем долго поднимал.

– Чья программа? – тяжело уточнила Дисплей.

– Подшефного совхоза...

– Надо прокрутить долговременную память! – не выдержал преподаватель. – И это... забывательное устройство, наверно, износилось.

– Сняли уж мы, – пробурчал кто-то из-за электронных ящиков, – “забывательное устройство”. В порядке оно.

Тем не менее Колба-Воблов рьяно взялся за дело. Программисты и разработчики под его руководством (правда, только номинальным) установили, что ближе всего в памяти машины лежат сведения о запасах сырья.

– Ага, – удовлетворённо сказал Колба-Воблов. – Теперь будет химическое задание.

Однако дальше оказалось что-то непонятное. Молодежь долго ворошила бумаги, потом программисты стали подозрительно глядеть друг на друга, и самый задиристый тонким голоском обвинил: “Небось, ты пропустил, Скаляр? Поищи у себя в папке!” – “Почему я? – защитился Скаляр, прозванный так, очевидно, за свои длинные зубы, которые действительно удобно было скалить. – Вон Правдюков у нас вечно...”

Колбе-Воблову не довелось узнать, в чем вечно бывает виноват Правдюков, – хотя вопрос был несомненно занимателен, ибо всё вечное, нетленное пробуждает в людях любопытство с замиранием. Подошла Диоплей и, уяснив суть беседы, сообщила:

– Это я проверяла некоторые цепи, обсчитывала поездку в Японию. Думала, пустим цех, возьму вместо премии командировку. У них там электроника развита.

Она смутилась. Вдобавок её цветастое платье и накрашенные губы вдруг показались неуместными в рабочей обстановке. Натянув халат, она отправилась умываться.

– Зачем обязательно в Японию? – блеснул ей вслед преподаватель. – И поближе есть у кого учиться. В странах бывшего СЭВ выпускали вычислительную технику больше восьмидесяти предприятий.

Задиристый программист вполголоса заметил:

– Главное, потом можно будет говорить: “Вот помню, была я в Японии...”

В конце концов выяснили: машина ничего не забывала! Её память была подобна старой магнитофонной ленте, на которую и не запишешь ничего толком, и стереть как следует невозможно.

Начальница вздохнула:

– Я когда-а ещё подала заявку на новые магнитные диски и на прочее. Но их достать трудно: периферийное оборудование дешёвое, а в производстве сложно, поэтому его выпускали мало. А для таких устарелых машин совсем перестали выпускать.

Мрачно просидев допоздна, но ничего не придумав, решили разойтись по домам. Может, к утру появятся идеи. Хотя что тут изобретешь... Начальница лично обесточила ЭВМ, опечатала щитовую. Народ разбрелся к проходным.

Колба-Воблов отправился узнавать, не Вохриков ли сегодня на вахте. Обо всем происшедшем он и поведал командиру отряда. В продолжение рассказа тот налил преподавателю чаю – видимо, в качестве поощрения, – а когда услышал про петухов, то закатился меленьким смехом и достал сахар.

– То-то Дисплей воя красная домой побежала’. – вспомнил он.

Зазвонил телефон. Вохриков сорвал трубку.

– Милиция говорит, капитан Капитонов. Кто на дежурстве?.. А-а. Я думаю: усилить или не усилить наряд у завода? Туман в вашем районе. Но если Вохриков, то не буду. Вохриков сквозь землю видит, не то что сквозь туман.

Командир отряда повернулся к окну и только теперь заметил, что там стоит белёсая мгла.

– Да, – подтвердил он. – Сыро чего-то и холодает.

Преподаватель вдруг тоже обнаружил, что стало холодно. Он поспешно взялся за стакан с кипятком.

Закончив разговор, Вохриков посидел в приятном настроении и заявил:

– А зря вы ждёте. Нарушения редко бывают.

Преподаватель отозвался уклончиво. Он твёрдо нацелился, если возможно, обогатить парапсихологию. Потому снова завёл беседу об ощущениях, о том, случаются ли с Вохриковым необычные события вне службы. На последнее офицер ответил, что случаются. Например, однажды ему приснился утюг, и точно, наутро он выиграл три рубля по лотерее.

Телефон коротко звякнул. Командир отряда схватил трубку. Оттуда понёсся пронзительный непрерывный гудок.

– Вы снимайте после второго звонка, – посоветовал преподаватель. – А то не успевает соединиться.

– Ладно, перезвонют.

Однако Вохриков не стал дожидаться, пока “перезвонют”. Он полез из-за стола.

– Вот что, посты мне надо обойти.

– Я с вами!

– Воспрещается. – Командир вышел и коридор и крикнул: – Спусковой, Крючков! Телефон слушайте.

Колба-Воблов нерешительно двинулся за ним. Вохриков толкнул ещё одну дверь, на улицу... Вдруг он отшатнулся и застыл на пороге. Преподаватель глянул через его плечо во тьму... и ахнул. В полосе света, упавшей от двери, кружились большие снежинки.

В июле!

– Мать честная, Иисусе Христе! – бестолково помолился офицер охраны. Но тут же оправился: эка невидаль – снег. Тем более, что природа не входит в число охраняемых объектов. Он поглубже нахлобучил фуражку, отчего уши оттопырились, словно насторожились, и шагнул в ночь.

Преподаватель незаметно проскользнул следом.

Вохриков сразу взял быстрый темп. Колба-Воблов отстал и держался поближе к стенам и кустам. Туфлями он разъезжался по слякоти. Стоял жестокий холод.

Так они пробежали мимо длинного чёрного склада, потом по аллее мимо парогенераторного цеха, откуда доносились всхлипывания, вероятно, помпы. Впереди был сквер, скудно озаряемый качавшейся на столбе лампочкой.

Вдруг в снегопаде под фонарём показалось цветастое платье.

Командир свернул в заросли акаций и пропал. Преподаватель поколебался: спрятаться или встретить женщину, которая напоминала Дисплей. Наконец он сунулся в кусты, его осыпало мокрыми хлопьями с веток.

Женщина приблизилась, это была Дисплей. Она перескочила через цветочную грядку, что тянулась вдоль асфальтированной дорожки, и устремилась напрямик по стройплощадке к цеху-автомату. Снова появился Вохриков, он крадучись последовал за ней. Замёрзший и торжествующий (“Вот она, телепатия!”) Колба-Воблов тоже вылез из кустов и затопал по цветам.

Послышалось удивлённое восклицание начальницы. Из окон цеха то и дело косо вверх взлетали призрачные лучи злектросварки. Беспорядочно шумели станки.

Дисплей обогнула здание и взбежала по ступеням в вычислительный центр. Там тотчас же вспыхнул свет.

Голова Вохрикова в фуражке, с оттопыренными ушами, поднялась из черноты в квадрат окна. Командир отряда заглядывал в помещение.

Преподаватель во мраке полез по какой-то горке, под ногами покатилось и застучало, это оказались тонкие трубы, одна из них с оглушительным плеском свалилась в канаву, для неё же, наверно, и вырытую... Колба-Воблов замер. “А, всё равно теперь”, – решил он. Выпрямился и смело зашагал к дверям центра.

Когда он вошёл в зал ЭВМ, начальницы там уже не было. На панели машина торопливо перестреливались разноцветные огоньки. Колба-Воблов постоял, недоумённо оглядываясь. За стеклянной стеной что-то взвыло и заскрежетало, он, вздрогнув, обернулся туда. Это в дальнем конце сборочного конвейера переставали двигаться какие-то железки, инструменты. Преподаватель, заинтересовавшись, направился к ним.

Дисплей же между тем была в маленькой комнатке, где находились распределительные щиты. Едва обнаружив, что ЭВМ включена, начальница бросилась сюда. Дверь щитовой была взломана, рубильники, недавно лично Дисплей поставленные в нерабочее положение, перекинуты вверх. Она стала один за другим дёргать их на себя, выключая и ЭВМ, и весь цех.

Затем она, пошатываясь, вышла из электрощитовой и хотела было присесть, чтобы собраться с мыслями. Но тут заметила в цехе Колбу-Воблова.

Вот кто натворил всё! Конечно – иначе зачем он здесь среди ночи?! ыа заводе в этот час только два специалиста по электронике: она да он.

Начальница свирепо выскочила в цех.

Преподаватель в это время озадаченно взирал на непонятный предмет, имевший вид каравая метров трёх в поперечнике. Очевидно, он был произведён автоматами.

Услышав стук каблуков, Колба-Воблов оглянулся и невольно отступил: так разъярённо летела на него начальница!

– Вы ответите! – закричала она.

Он почувствовал себя в чём-то виноватым. Это отразилось на его лице и подкрепило заблуждение начальницы.

– Что это такое? – продолжала она ещё громче, указывая на “каравай”.

Испуганный преподаватель повернулся и послушно подошёл к предмету, собираясь потрогать его и установить, что же это такое.

Неожиданно предмет колыхнулся. На нём сбоку вспучилась опухоль, стремительно выросла в щупальце или в псевдоподию, как у амёбы, обхватила исследователя и дёрнула к себе. Он повалился на коричневую поверхность, растопыренные руки утонули в ней, потом и голова, плечи... всё исчезло внутри существа.

Только ноги ещё торчали снаружи. Чудовище поползло прочь, выпуская впереди себя толстую ложноножку и перетекая в неё. Оно докатилось до ворот цеха, налегло на них... Громадная щеколда, на которую били заперты ворота, согнулась и отскочила, створки разлетелись в стороны, из-за них пахнуло холодом, и существо прыгнуло в ночь.

Ошеломлённак Дисплей только минуту спустя кинулась на улицу. Чудище уже пропало.

Женщина постояла под редеющим снегопадом и промокла. Становилось теплее. Слышалось журчание.

Она медленно вернулась в цех, добрела до вычислительного центра...

Вдруг она сообразила, что можно же потребовать объяснений у ЭВМ! Дисплей включила её и задала вопрос: что произведено в цехе?

Ответ она перевела как “бактерия”.

Руководствуясь страшным наитием, она спросила, чем эта бактерия питается.

“Органикой” .

Судьба Колбы-Воблова не вызывала сомнений. Видимо, в чём-то он ошибся при своём эксперименте. Так безбоязненно приблизился к зверю...

Начальница с потухшим взором сидела у пульта, когда вошёл Вохриков. Он ничего не знал, поскольку так и простоял под окном. Он решил, что пора задерживать нарушительницу пропускного режима, и торжественно простукал к ней сапогами.

– Добрый вечер, – сказал он, гордясь своим всеведением.

Точнее было бы приветствие вроде “спокойной ночи”. Но Дисплей всё равно не ответила.

– Через какую проходную вы шли? – осведомился он, ничуть не огорчённый её молчанием.

Она безразлично посмотрела на него и как бы с усилием вспомнила, что это за явление действительности.

– У меня дневной пропуск, – проговорила она. – Через проходную меня не пустили бы.

– Так что же – через забор надо лазить? Ай-я-яй... Несолидно.

Тут она и сообщила ему о гибели преподавателя.

Потрясённый Вохринов сел на кипу архивных бумаг. Охрану обвинят: недосмотрела, что цех работал. А командир – соучастник, у него сидел посторонний...

– Да! – вскинулась Дисплей. – Это существо может напасть на других людей. У охраны оружие, надо найти эверя и расстрелять.

Офицер вскочил и бросился к телефону искупать вину. Торопясь и не попадая пальцем в диск, он набрал номер.

– А мы вас ищем! – закричали ему в ухо. — Это я, Старушкина.

Дослушав, что ему сказали, командир осторожно повесил трубку и произнес безнадёжно:

– Ворота сломали. Ваш зверь, наверно...

В это время преподаватель нёсся по городу. В неудобной позе почти вверх ногами он побарахтался, вывернулся... и теперь полулежал в углублении на спине чудовища. Вокруг Колбы-Воблова вырос прозрачный колпак.

“Кабина... – соображал он, не видя возможности выбраться. – Автомобиль, что ли...”

Действительно, аппарат приобрёл обтекаемую форму. Внизу что-то жужжало – наверно, колёса по асфальту. Мимо мелькали здания, светофоры... потом деревянные дома, сараи – окраина. После нескольких унылых и толстых лабазов ночь распахнулась, до горизонта были Пассажир забеспокоился: “Куда его несёт? Утонем”. Он подскочил было, но больно ударился головой о колпак и упал на сиденье. Руль и тормоз отсутствовали. Колба-Воблов хотел уцепиться за что-нибудь, но не за что было, он уцепился за собственные колени.

Аппарат скатился по отлогому берегу и врезался в воду. Капот его вытянулся, стал острым. Машина покачалась, течение тихо подхватило её, вдруг сзади взбурлило, нос аппарата приподнялся – и катер полетел поперёк реки.

Противоположный берег был обрывистым. Зверь влез по нему, изгибаясь между неровностями, передёрнул боками и фыркнул – стряхнул с себя воду.

Дальше оказался луг.

Колпак кабины как-то уничтожился. Машина, снова расползшись в каравай, медленно двинулась по траве. Внизу захрустело.

Колба-Воблов выбросился на землю и что было сил пробежал несколько шагов. Но опомнился и затормозил. Не следовало терять такой замечательный агрегат.

Существо ползло, оставляя за собой выбритую дорожку. По корпусу его проскакивали искры, где-то внутри вздыхал и постукивал поршень.

“Траву ест!” – понял преподаватель. Поколебался и, найдя при свете звёзд лопух, понёс его агрегату, на всякий случай загораживаясь лопухом, как щитом.

Машина потянулась навстречу, изжевала лист и понюхала руки зкспериментатора: нет ли ещё чего. Сзади у неё вырос хвост и повилял в знак удовольствия. “Ах ты, дорогая легковушка!” – растроганно подумал Колба-Воблов. – И чего ж я тебя боялся? Хотя... схватила ты меня... Зачем схватила?.. А! Может, ты без человека не ездишь? Голодная была, хотела поскорей попастись...”

Наевшись, автомобиль остановился. В нём что-то гудело и потрескивало, как провода высокого напряжения. Наверно, вырабатывалась электроэнергия.

Аппарат начал расти. Учёному опять стало не по себе, он отступил. Машина приобрела пирамидальные очертания, поднялась выше человеческого роста, потом чуть осела и раздалась вширь. Получился шатёр. В нём разъехалась в стороны дверь.

Преподаватель с сомнением помедлил. Но всё же решился. Вошёл.

Под потолком зажглась лампочка. У стены была лежанка. Имелся также стол – просто большой куб, который пошевеливался, в нём что-то стрекотало. Затем из него всплыла тарелка. На ней лежали вилка, хлеб и котлета.

Колба-Воблов вытаращил глаза на это великолепие. Котлета фырчала – видно, была только что поджарена. Что же, следовало испытать все возможности агрегата, тем более, что за последние полсуток преподаватель только прополоскал желудок чаем у Вохрикова. Колба-Воблов храбро сел и взял вилку.

“А на зиму веников насушим, – заботливо размышлял он, жуя. – Надо сена запасти. Поеду в деревню и куплю копёшку-другую... Спросят: зачем тебе в городе сено7 А я скажу: вот, автомобилю – и тут же продемонстрирую...”

Сел он неудачно: под лежанкой в этом месте было что-то твёрдое – мотор, возможно. А в локоть, которым он опёрся о стол, снизу тоже толкнулось что-то. Преподаватель убрал руку – из стола вылез стакан с молоком.

“Да... но ведь отберут у меня машину-то! Не моя... Попрошу подарить... куплю. Всё-таки я первый испытатель... жизнью рисковал... Кстати, надо сейчас поехать на завод, успокоить их... Рассказать, какое чудо у них произведено”.

Он огляделся, ища какую-нибудь кнопку или рычаг, который превратит палатку в автомобиль. Но то ли машина улавливала биотоки мозга, то ли сама соображала кое-что – стены шатра все разом надвинулись на Колбу-Воблова, у него даже сердце ёкнуло от неожиданности. Через несколько секунд он опять полулежал под прозрачным колпаком. Аппарат сделался длинным и обтекаемым, приподнялся – видимо, снизу высунулись колеса. Развернувшись, автомобиль бойко покатился к реке.

Светало. Снега нигде не было, сырости тоже. Значит, снегопад случился только на заводе...

Колба-Воблов ехал по окраине города, среди палисадников и бревенчатых домов. Внезапно машина с писком затормозила, качнулась вперёд и стала.

“Что такое?” Препятствий на пути не замечалось. Ничего не произошло вокруг... Разве что откуда-то издалека донесся протяжный крик.

Действительно, аппарат словно прислушивался: затих, остановил все свои моторы и шестерёнки...

Вдруг из-за ближнего огорода раздалось хлопанье крыльев, и нахальный глупый голос заорал:

– Кы-кы-Ы-ыррр!

Автомобиль присел и подпрыгнул, справа у него стремительно выросло крыло, а из левого борта выскочил только металлический каркас, с треском развернулся... Машина ударила крыльями по воздуху, взлетела на метр...

Колбу-Воблова швырнуло вбок, перевернуло, прозрачный колпак лопнул, и преподаватель вывалился на дорогу. Аппарат пропахал пыль недоделанным крылом, опрокинулся и тяжело врезался в землю. Брызнули железки и куски обшивки, трахнула синяя молния, из бесформенного корпуса с пушечным звуком вылетел электродвигатель и вышиб несколько планок из забора. Вспыхнул огонь, какая-то ленивая жидкость растеклась из машины, грохнул ещё один взрыв, и преподавателя осыпало конденсаторами и шайбами.

Испытатель сидел в пыли и ошеломлённо смотрел, как расскакивается и горит чудо техники. Он не сразу ощутил, что и сам пострадал: болит шея, едва не свёрнутая при падении, одежда вся в песке... Лишь когда заскрипела где-то поблизости дверь и кто-то заспанный вышел разбираться, что за шум, и ругаться, он поднялся и зашагал прочь.

Позже он узнал, что такой исход был предопределён. “Объяснительная записка электронной вычислительной машины” – документ с многочисленными исправлениями, начертанный шариковой ручкой, во многих местах прорвавшей бумагу, – гласила: “Я, ЭВМ с плохой памятью, то есть не забывающая ничего, получила задание рассчитать наиболее дешёвый вариант поездки в Японию. Созданная мной конструкции представляет собой гигантскую растительноядную бактерию, вырабатывающую электричество и передвигающуюся при помощи электромоторов. Дрессировка и механические воздействия на бактерию позволяют придавать ей вид автомобиля, катера, махолёта (птицелёта, орнитоптера) и палатки. Предусмотрено производство пищи для путешественника. В поездке нежелательны встречи с петухами, так как крик “кукареку” является общебиологическим сигналом пробуждения и подъёма, аппарат немедленно превратится в махолёт и взлетит. Вследствие преждевременного выключения цеха-автомата товарищем Дисплей дрессировка бактерии для преобразования в махолёт не завершена”.

Колба-Воблов на ходу отряхивал брюки. Снял пиджак и выколотил его, не останавливаясь. Так, за делом, он приблизился к заводу.

Но тут он задумался. “Не пропустят на территорию, пожалуй: я нездешний... Да еще ворота снёс... заругают... Стоп, а Дисплей как прошла? Там, где сна перелезла через загородку, я-то уж точно перескочу. Надо найти”.

Начертив в уме план завода, он поспешил в ту сторону, где предположил низкую ограду.

Однако в расчётном месте он обнаружил забор из занозистых досок – такой, что и не достать до верха... Преподаватель растерянно застрял.

Где-то здесь должно бить... Он попробовал шевельнуть одну доску, другую...

Широкий горбыль сдвинулся. Экспериментатор оживился, поднажал. Горбыль висел только на верхнем гвозде, в заборе открылась лазейка. Колба-Воблов радостно юркнул в неё.

Там оказалась крапива в рост человека, через неё вела узенькая тропка. Преподаватель поднял руки, чтобы не обстрекаться, и двинулся по тропе. “Будто сдаваться иду, – мелькнуло в голове. – Как бы Вохриков не поймал... “ Крапива кончилась, но путь и дальше был единственный – вдоль колючей проволоки, огораживавшей стоянку электрокаров. Потом показался сквер с лампочкой на столбе, которая всё ещё бледно светила, хотя солнце взошло.

Именно здесь была замечена Дисплей. Колба-Воблов вздрогнул: нет ли и сейчас засады в кустах? Он миновал сквер и боязливо вломился в заросли.

Точно, Вохриков его поджидал.

– Доброе утро, – поражённо поприветствовал его нарушитель.

Офицер был поражён не менее: он видел перед собой выходца с того света.

– Как это вам удаётся7 – стал допытываться преподаватель.

Растерявшийся командир забормотал:

– Да как... У меня к лазейке проводочки прилажены. Отодвинут доску – там включается, и в караулке телефон брякает.

Колба-Воблов разинул рот. После долгого молчания он произнёс:

– А, да, да. И непрерывный гудок потом.

– Только вы никому... Я и то уж не ловлю прямо возле забора, а провожаю потихоньку подальше, там задерживаю. Чтоб не догадались, что это из-за лазейки.

– Да вы бы забили ее!

– А-а, тогда невесть где будут сигать, и не заметишь. А тут известно.

Преподаватель засмеялся и в разочаровании потопал к цеху-автомату.      

Начальница сидела за пультом, обхватив голову руками. Она уже так долго допрашивала машину, что запуталась в перфокартах и в своих заметках, и потому, потерев распухший лоб, решила для простоты сочинить объяснительную от лица ЭВМ. В муках рождался последний абзац документа: “Ввиду того, что по окончании рабочего дня энергопитание было от меня отключено, я была вынуждена извлечь энергию по вентиляционным трубам из воздуха: из броуновского движения его молекул. В результате молекулы замедлились, что привело к понижению температуры на территории завода, к туману, затем к снегопаду. Добытую энергию я использовала для создания гравитонного луча, которым вышибла дверь электрощитовой и перевела рубильники в положение “вкл.” В этом признаю себя виновной и предлагаю в наказание задержать присвоение мне очередного звания – компьютер”.

Дисплей не испугалась преподавателя, так как она-то теперь знала, что он не съеден. Она вскочила и нетерпеливо бросилась навстречу:

– Где бактерия?

Колба-Воблов не понял, что за бактерия. К тому же в нём ещё живо было впечатление, как начальница налетела на него совсем с другой интонацией. Он неопределённо кивнул ей и, поскольку женщина вроде бы уступила ему место, с пешеходного устатку опустился на операторское сиденье.

Перед ним лежала объяснительная записка. Преподаватель мельком посмотрел на неё, заинтересовался и прочёл до конца.

– А! – сказал он. – Вон это что... Скончался наш вездеход.

Он обрисовал свои похождения.

3акончил словами:

– Потом я пробрался в лазейку, где и вы прошли, и явился сюда.

Дисплей покраснела.

– Кстати... – вспомнил он. – Всё хочу спросить. Почему вы пришли в цех среди ночи? Ни с того ни с сего...

– Не спалось что-то. Не по себе было. Почувствовала: что-то не то здесь творится...

– По-чув-ство-ва-ла? – произнес Колба-Воблов, изумляясь.– Ага... Что-то внутри толкнуло?

Он глубоко задумался.